Читать книгу "Будут неприятности - Галина Щербакова"

Телефонный звонок.

– Господи! – закричала она. – Где же тебя, заполошную, носит? – И радостно: – Ага! Ага! Ну еще бы! Ну, давай, ну, скорей…

Положила трубку, положила на стол голову.

Вечером в спальне творилось черт знает что. Все было сдвинуто с места, все валялось как ни попадя. Оля сидела в центре, возбужденная и усталая, а девчонки требовали подробностей.

– А тебя гримировали?

– Меня попудрили… Я красная была, как рак…

– А других девчонок, значит, побоку?

– Ага! Одна там была… Так злилась! Вот дай ей возможность – удавила бы!

– На всех теперь плюй! На всех! Наша взяла!

И они устроили пляску под собственную музыку. Может, похоже плясали дикари, победив большого зверя. Во всяком случае, это было очень радостно.

И тут раздалась сирена «Скорой помощи», где-то совсем рядом. Девочки выглянули в окно и увидели, что машина остановилась возле домика Клавдии Ивановны. Всех как ветром сдуло.

В чем были, они ворвались к воспитательнице, которая растерянно лежала на диване, и ей делали укол. Совсем молодой врач.

– Девочки! – слабым голосом закричала Клавдия Ивановна. – Вы почему не в постелях?

– Я девчонкам как раз рассказывала… – сказала Оля.

– Умница! – слабо проговорила Клавдия Ивановна. – Это хорошо… Ты им все подробно рассказывай… Это ж так интересно. Кино!

– У них там яблоки, – сказала Муха, – из трухи… Отпад! Потолков в квартире нету!

– Дурят нашего брата! – Это они все хором, из Райкина. И засмеялись.

– Это вы ее довели? – спросил совсем молодой врач, с любопытством разглядывая девчонок.

– Что вы! – возмутилась Клавдия Ивановна.

Но тот имел, видимо, свою точку зрения.

– Коровы здоровущие! – сказал он им. – У человека гипертония… Ей покой нужен… Ржете, как кони…

– Все-таки коровы или кони? – спросила Оля.

– Ишь! Все слова под языком! – ответил врач. – Чтоб она у вас неделю лежала. Ясно? А вы чтоб были тихие ангелы… Может, придется побегать по аптекам… Имейте это в виду…

Он писал рецепты, а девчонки расселись возле Клавдии Ивановны. Оля толстыми ломтями разрезала батон и колбасу в рваной оболочке.

– Главное – питание, – говорила рыженькая Клавдии Ивановне. – Скажите, чего вам хочется!

– Девочки мои, девочки! – шептала Клавдия Ивановна. – Мне бы дожить, чтоб вы школу окончили, потом училище и чтоб устроились как следует. Я встану и пойду по ПТУ. Я в какое зря вас не отдам. Чтоб и одежда была, и питание.

Девчонки хором: «Ульянову напишите!»

Все засмеялись. Врач не смеялся. Он смотрел и слушал.

– Все-таки вам чего больше хочется – селедку там или какую-нибудь грушу? – спросила Катя.

– Сами ешьте как следует, – ответила Клавдия Ивановна.

Они дружно чавкали бутербродами, а Клавдия Ивановна лежала с закрытыми глазами и была почти счастлива. Невероятно устроен человек.

Врач положил на стол рецепты и ушел. Лицо у него было печальное.

Они сидят уже в переделанном павильоне. Вместо Пикассо висит математически загадочный Эшер. Пикассо же стоит на полу, вверх ногами.

Камера, свет, толпа людей. Актриса и Оля стоят перед Эшером. Главный объясняет задачу.

– Это первый наш разговор об отъезде… Вы, – Актрисе, – даже себе представить не могли, что она, девчонка, может быть против… Вы такие инстанции прошли – и тут нате вам…

– Еще одна инстанция, – смеется Актриса.

– Ты, – Оле, – говоришь свои слова так, что мать просто теряется. Извини за грубость, обалдевает. Вот попробуй.

Оля молчит. Она смущена и растеряна. Все смотрят на нее, ждут. И тогда Актриса-мать из-за чьей-то спины пошевелила ей пальцами, подбадривающе и даже как-то ласково. Если все в этой комнате сейчас принадлежали всем, то знак этих пальцев принадлежал только ей, Оле. Что-то сильное, прекрасное, от нее не зависящее, вспыхнуло и расцвело в ней, и уже не она, а Та, Другая, произнесла:

– Я не хочу, чтобы вы улетали!

В словах было столько страсти, гнева, мольбы, настояния, что Актриса совсем не по роли вздрагивает и смотрит на Олю почти с испугом.

– Вот это да! – говорит она Главному. – После такого порядочная мать останется.

– Да, – растерянно говорит режиссер. – Замечательно, девочка! Ты – непорядочная, – это он Актрисе.

– Пардон! – кричит она. – В сценарии я нормальная современная женщина-спринтер и нормальная мать… Я не хочу и не буду играть сволочь.

Главный растерян.

– Я поняла, – смущенно сказала Оля. – Я не так сказала. Они ведь мне не нужны вовсе. Пусть улетают. Я притворяюсь, что мне жалко. Они притворяются, что им жалко…

– Ничего себе поворотик! – смеется Актриса. – А что? Вполне!

– Все в этом мире перепуталось. Хорошее так непринужденно переходит в плохое, что люди это даже не замечают. У нее, – Главный показывает на Олю, – нет этих размытых критериев. Хорошее у нее – хорошее, а плохое – плохое… Вот она и возвращает первоначальный смысл словам.

– А ты не боишься этого? – спрашивает Актриса. – Это опасное дело, голубчик, отмытые слова… Я даже не уверена, что люди этого хотят.

Иван Иванович кормит Олю в столовой. Подошел к буфетчице, просит:

– Зин! Ты возьми сметанку и обмажь цыпленочка. А? И под крышечку на пять минут. А?

– Привет! – отвечает Зина. – Я тебе кто? Повар? У меня курица отдельно, сметана отдельно. Горячие только сосиски.

– Зин! – просит Иван Иванович. – Смотри, что я тебе дарю! – Протянул ей роскошный календарь с актрисами, правда, за прошедший год.

– Обалдеть! – сказала Зина, взяла календарь и стала смазывать курицу сметаной.

За соседним столом Актер и Актриса.

– Ты заметил? – спросила Актриса. – Ивашка ее кормит на свои… Где-то достал импортный лимонный сок… Поит ее все время… Стоял в очереди за ананасами.

– Лучше б копил на старость… Его после этого фильма отправят на пенсию… Я сам слышал… И то… Сколько ж можно?.. Пора и честь знать… Слушай, мне нужна хорошая оправа… Где взять? Я просто умираю.

Актриса не спускает глаз с Оли. Она будто не слышит Актера.

– До чего мы дожили! – говорит она. – Трепачи. Я ее бельишко видела. Такое! А сорок с лишним лет войны уже нет… А детдома есть… Какая-то сволочь оставила такую девчонку в роддоме. – Зло, ненавидяще: – Оправы вот нет! Горе-то какое. Ты, оказывается, просто умираешь… Господи, что это с нами?

Он, обидевшись и тоже зло:

– Это я все сделал? Я? Нашла крайнего.