Читать книгу "Ночь всех проверит - Александра Ковалевская"

– Вот значит как? А нам что делать?

– Сначала откроем «Азалию». Потом вернемся сюда, к коконам на дереве. Я не знаю, можно ли трогать серую паутину снаружи? Поэтому лучше ее не трогать. В любом случае это уже не обязательно…

Лех не договорил, но все поняли, что нужно не мешать событиям идти своим чередом. Если люди пережили ночь – ничего рокового уже не случится.

– Митху, открой люк в диске!

Митху по-мальчишечьи ловко вскарабкался на верхнюю панель «Азалии», открыл аварийный люк и заглянул внутрь. Вскоре он спустился на землю молчаливый и с потупленным взором.

– Они мертвы, – сказал он.

– Все?!

– Парень с рыжими волосами и сказочно красивая белль, мать младенца.

– А младенец?

– Его нет.

– Ф‐ф!

– Что ж ты не открыл вход изнутри?

– Растерялся…

– Сделай это, Митху, братец!

Митху, шмыгая носом, полез через люк обратно в чрево «Азалии».

К лесорубам пришел Аристарх.

Работяги обрадовались, увидев своего бригадира живым и здоровым, и обступили его. Аристарх был нагой и босой. Лишь бедра обернул серой ветхой и драной тряпкой. И он поцарапался, спускаясь с дерева.

– Что за карнавал? – спросил удрученный Лех, ткнув пальцем в тряпку на Аристархе, и она порвалась от прикосновения.

– Серая паутина, что-что… – буркнул Аристарх, читая по лицам своих людей события прошедшей ночи и печальный ее итог.

Тела погибших бережно вынесли и положили перед входом в «Азалию». Ветер превратился в сплошное переплетение мельчайших корешков. Вид Ветера не удивил бригадира лесорубов. Удивило то, что Мрия, похоже, отравлена флорниками, но ее тело осталось нетронутым. В лаборатории Вечномая характер вредоносного воздействия определили бы точно, но в столицу тела не отправишь. Аристарх подумал, что это ядовитый куддсу.

Все ли он сделал для этих двоих?

Паутина на Мрие была слабая, Ветер помешал паукам стиксам делать их дело. А паутина, говорят, чистит человека, вместе с ней отваливается нажитая с утра и до ночи душевная грязь.

Есть разные способы снять с себя лишнее.

Миттху, например, чистится по-другому: искусством йоги. Парня так научили в городе.

Умница Оази вовремя вспомнила про паутину, не то бы им всем сейчас лежать рядком на траве…

По-разному люди готовятся к ночи…

Они не могли сказать белль Мрие, что она в беде. Как скажешь такое? Что можно знать наверняка? И что могли изменить их слова?

Они не могли связать Ветера по рукам и ногам.

Да, получается, ничего не могли, потому что никогда нет полной ясности, что будет верно, а что – чересчур…

Бригадир лесорубов, борясь с горечью утраты, постоял над телами супругов, стуча кулаком о кулак и глядя на недвижно лежащую Мрию, еще вчера полную жизни. Он сильно сжал челюсти, так сильно, что хрустнул зуб.

В Вечном Мае, в одной из бесчисленных квартир окнами в небо, в его, Аристарха, берлоге, стоял искусно сплетенный из ротанга старый комод с резными деревянными дверцами выдвижных ящиков. Стихотворение Аристарха Первого хранилось в нижнем ящике. Стихотворение было написано на шершавой фактурной бумаге для акварели, успевшей пожелтеть за череду десятилетий. Рукописные строки летели поверх нанесенного несколькими умелыми мазками акварельного пейзажа, изображавшего дождливый день в городе на далекой Земле. Аристарх Третий знал, что не сегодня завтра вернется в город, в тишине одиночества достанет этот лист, перечитает полузабытые строки и вот тогда-то заплачет…

«Застыл октябрь, пропитанный дождями, – стоп-кадр полузабытого кино, и каплями, как будто бы гвоздями, держало город – старое панно. На этом фоне оставались в цвете лишь ты и мной подаренный букет; мы двигались по тротуару-ленте, и краем кадра был нам турникет.

Зачем я вас, мой родненький, узнала, спросила ты, смеясь в мои цветы. Я улыбался. Было нам немало, но все моложе становилась ты.

Писать твое лицо, прическу, плечи пытался я не раз и – пасовал: ты вне холстов, да мне отнюдь не легче. Волна волос, лица простой овал… Но где объем, где свет волшебный взгляда, где магия полуоткрытых губ?..

Не оживет картинка. И – не надо, ведь краски ложь, а холст изрядно груб, чтобы забрать тебя, поймать на плоскость, заставить мир тебя боготворить, приняв как идеал твою неброскость… Есть то, что лучше кистью не ловить. И заключать в слова – пустое дело, пристрастен слишком, даже одержим! Чуть что – не тот эпитет и нажим – и вместо человека просто тело.

Да, пусть поблекнем, станем октябрем, на город каплями печально упадем, вольемся в смерть как в высшее блаженство; уходит все, и мы с тобой умрем, пройдя банальным, в общем-то, путем… но ты не зря сбылась как совершенство»[6].

Люди ждали Аристарха.

– Помогите собрать барахлишко, – попросил он. – Куртки, штаны на троих человек, плюс на меня тоже, надо прикрыть срам. Мы сбросили все вещи вниз, и флор-ники, небось, разодрали наши гардеробы на сувениры.

Лех протянул бригадиру сменный комплект рабочей одежды и озадаченно спросил:

– Что там квакает в дереве? Никогда не слышал ничего подобного. Вы на геометре не обнаружили, случайно, неведомую зверюшку?

– Неведомую зверюшку? Квакает? – переспросил удрученный Аристарх. – Ах да! Это гусеница кричит. Отсюда далеко, поэтому не разобрать.

– Гусеница?! – хором отозвались его подчиненные.

– Гусеницей патрульный пилот называет ребенка. – Он вздохнул сокрушенно. – Младенец требует еды, сухости, ванночку, а-а, пи-пи, – чего еще там надо младенцам. Имеет право. Она, в отличие от мамки и папки, жива и потому нуждается во всех положенных ей благах. Дайте же мне одежду, и я пойду снимать людей и гусеницу с дерева.

Бригадир зажал под мышкой ворох рабочих комбинезонов.

– Такие дела. Грустно это… – Аристарх сокрушенно покрутил головой. – И не ходите за мной, мы там все голые. Лучше нацедите сока селлозии да поищите чего положено к столу. Поминальному. Сами покумекайте, что собрать, не маленькие…

* * *

Оази избегала Аристарха, переживая страшное смущение, и одновременно ей нужно было кому-то передать последние слова галерца. Она подумала и решила: почему обязательно Аристраху? Может, лучше – Тимоху? Ведь это он прилетел с девушками и галерцем, кому, как не ему, лучше знать отца малышки Надьи?

Она покружила в нерешительности, приближаясь к пилоту, и, вдоволь подергав себя за волосы, решилась:

– Офицер Тимох, скажите, что значит «каяться»? – спросила она. – Мне мало тех сведений, которые сообщил кубо-кубо. Я хочу разобраться, спасибо.