Читать книгу "Моя любимая сестра - Джессика Кнолл"

Я расистка. Представитель элиты. Лгунья. И отправлюсь за это в ад, но даже ад лучше, чем сегодняшний день.

Сегодня The Smoking Gun планирует опубликовать отчет о «многочисленных» расхождениях между моей жизнью и материалом в мемуарах. Гвен узнала об этом, пообещав редактору The Smoking Gun прочитать ее паршивую рукопись.

Я сказала Лизе, что сегодня не могу покинуть отель, что жду важного звонка, мне нельзя оставаться без связи, но она показала мне свой вай-фай и пригрозила позвонить Джесси таким голосом, что от него мог лопнуть стеклянный потолок. И вот я здесь, заточена в автобусе со слабым сигналом и пятью лунатиками в платьях.

– Это гора Тубкаль, – говорит Бретт Лайле, указывая в окно. – Самая высокая гора северной Африки.

Лайла снимает видео на телефон и набирает подпись.

Я подаюсь вперед между Лорен и Джен и спрашиваю:

– Ты только что опубликовала инста-сторис?

Лайла мне не отвечает, и я рассерженно повторяюсь.

– О, извините! – восклицает она, нервно глядя через плечо. Очевидно, я вчера травмировала святого ребенка. Там было что-то про негритянскую Нэнси Дрю? Да я в ударе, когда нахожусь на тридцати миллиграммах чужого лекарства! – Я не знала, что вы обращаетесь ко мне.

– Загрузилось? – нетерпеливо спрашиваю я.

Лайла смотрит на телефон.

– Эм, еще загружается.

– Лиза, – ворчу я, – какого черта, чувиха?

В мою сторону поворачиваются несколько голов. Обычно я не разговариваю как двадцатилетний парень из братства, друг которого прошлой ночью наблевал на его подушку, но что есть, то есть.

– Вы все пытаетесь поймать сеть, она перегружена, – отвечает Лиза, не отрывая взгляда от входящих писем.

– Мы можем по очереди включать режим «в самолете»? – посылаю я вопрос в автобус, но все молчат. – Тогда я первая, – вызываюсь я, поднимаю телефон и демонстративно нажимаю на кнопку. – Лорен? – спрашиваю я. – Пожалуйста?

Она стонет, но закрывает Инстаграм, смахивает влево и открывает настройки.

– Готово, – добавляет Бретт. «Это меньшее, что ты, блин, можешь сделать», – думаю я. Ко мне возвращается вчерашнее прекрасное воспоминание: оптимистичная паника на лице Бретт, когда она показала сообщение на своем телефоне: «Марк спросил, СПАЛИ ЛИ МЫ!» Будто надеялась, что я тоже возмущусь и мы вместе, как в старые добрые дни, придумаем план, как из этого всего выпутаться. Но, по правде сказать, я надеюсь, что об этом услышит Арч. Надеюсь, Арч бросит ее толстую задницу.

Смотрю на волосы Бретт, как из рекламы Pantene, которые, по ее заверениям, она просто моет и все. Когда мы жили вместе, ее Conair 2000 стал для меня не единственным открытием.

– Я знала, что могу на тебя рассчитывать, Бретт, – хищно улыбаюсь я.

Все снова замолкают, притворно наслаждаясь пыльным геологическим мусором за окнами автобуса. Я охаю, когда мы проезжаем по еще одному клочку выжженного пустыря. Затем оживляю телефон и подключаюсь к вай-фай.

* * *

Издалека деревня похожа на построенную из «Лего» песочного цвета. Мы проезжаем мимо старца, оседлавшего белого осла, к боку которого привязаны две сумки из ротанга. Почему они не ездят до колодца на ослах?

– Начнем с того, что это мул, – говорит Бретт, и я пораженно понимаю, что она озвучила это вслух. – Только богатые семьи могут себе их позволить, но на них традиционно мужчины перевозят еду и запасы. – Бретт поворачивается и добавляет: – Богатство – понятие относительное.

Во мне растет негодование, что я должна волноваться за этих бедных сельских женщин, которые отказываются от мулов. Я не бессердечная. Мое сердце полно заботой. Моя мама любила меня и не хотела погубить, но сделала это, научив тому, что я ответственна за чувства других людей. За ее, Винса, Бретт и двадцатичетырхлетних светловолосых зрительниц, которые не хотят чувствовать себя виноватыми за то, что их предки владели рабами, потому что они даже не видят цвета кожи. Я так хорошо выполняла свою работу, что заслуживаю прибавки и угловой офис.

* * *

Мы медленно спускаемся к самому нижнему уровню деревни, стоящие там сложенные из камней хижины маленькие, широкие и без окон. Бретт объясняет, что домики сгруппированы по политическим соображениям, и спрашивает Лайлу, не замечает ли та чего, когда мы заезжаем во что-то вроде центра деревни.

– Здесь нет парней, – через минуту отвечает Лайла. Бретт реагирует на это явно очевидное наблюдение так, словно Лайла только что нашла лекарство от рака.

– Именно. Многие мужчины в возрасте от шестнадцати и до сорока временно мигрируют в города Северной Африки, чтобы найти работу, и отправляют деньги своим семьям.

Тогда кто их насилует?

Мы останавливаемся в затвердевшей грязи, немытые любопытные детишки берут нас в кольцо. К окну водителя подходит женщина нашего возраста в головном платке и красной толстовке. Красный – это не совпадение.

Бретт отстегивает ремень и втискивается между водительским и передним пассажирскими сиденьями.

– Salam! – кричит она в открытое окно, и я подумываю принять четвертую за четырнадцать часов таблетку. Невозможно терпеть неграмотный арабский от Бретт. – Salam, Тала!

– As-salam alaykam, Бретт! – отвечает она. Выстреливает на арабском инструкциями водителю, показывая и размахивая руками, как регулировщик с крошечными яйцами и большим мегафоном. Я думала, здешние женщины – угнетенные тихони, которые говорят, лишь когда к ним обращаются. Думала, эти велосипеды созданы, чтобы сохранить девственность девочек-жертв.

Сдаем задним ходом в узкий переулок, фургон перед нами делает то же самое. В лобовое стекло наблюдаю, как Марк, открыв задние двери и выпрыгнув, крутит головой и потягивается. Размявшись, закидывает камеру на правое плечо. Я допиваю чай. Да поможет мне бог.

* * *

Ох, это так утомительно. Встречаться со всеми этими благодарными женщинами. Наблюдать, как мало надо для счастья детям, как они танцуют перед Марком, прыгая вверх-вниз и загораживая объектив. Мы заходим в домик, где женщины плетут ковры, и Тала объясняет суть творческого повторного использования: если ковер старый или порванный, женщины разрезают его и вшивают в шерстяные и хлопковые лоскуты. «Они никогда ничего не выкидывают», – говорит она, и я свирепо смотрю на Лайлу. Раньше эти ковры подходили лишь для местных домов, этакое практичное решение проблемы в виде холодных грязных полов зимой. Теперь их продают за тысячи долларов в магазине на Ла-Бреа-авеню в Голливуде. Лайла делает сотни фотографий с беззубыми улыбающимися женщинами, которые поднимают свои безвкусные поделки, а Бретт на ломаном арабском объясняет Тале, что Лайла – куратор Qalb, онлайн-бутика по продаже товаров, сделанных берберскими женщинами.

– Сердце? – Тала прижимает руку к груди.