Читать книгу "Тольтекское искусство жизни и смерти - Барбара Эмрис"

– Он прекрасно приспособился к уединению.

– Во всяком случае, нас он не впутал в это дело.

– Другого такого братства, как у нас, больше нет. Мы всегда приходим на помощь своим.

Эсикио помолчал, погрузившись, как и его друг, в печаль.

– Эх, ты напомнил мне о наших славных годах. Как великолепны мы были когда-то – дон Гандара со своей шайкой хулиганов!

Эсикио бросил на него сердитый взгляд, но придержал язык.

– Да, мы были легендой. И мы можем снова пошалить, viejo[41].

– Вот еще! Я с живыми больше дела не имею.

– Понимаю. У них нет…

– Стойкости у них нет. Никакой.

– Точно. И все же у нас есть возможность поиграть, – задумчиво сказал Эсикио, – и, может быть, проявить благородство – ради нашего доброго друга.

– Начито не было равных, – вслух размышлял Гандара.

– Он был настоящим другом.

– Как бы мне хотелось, чтобы он был здесь!

– Но почему он не с нами?

– У него есть на это причины, – ответил Гандара.

– Какие?

Его друг серьезно смотрел на него.

– Парень давно помер.

Повисла долгая пауза, а потом оба разразились смехом, от которого затряслись горы. Друзья хохотали до тех пор, пока старый пес не посчитал нужным кое-как подняться, вильнуть кривым хвостом и подозрительно гавкнуть в пустоту ночи. Это прервало грезы женщины. Она села, потерла ладони, чтобы согреть их, и устремила взгляд в темноту, в которой что-то смутно вырисовывалось. Старые привидения, опираясь друг на друга, чтобы не упасть, и пытаясь сдержать смех, смотрели на нее. Эсикио заговорил было, но на него вдруг напал кашель. Пес снова залаял.

– Кто это? – спросил Гандара, переводя дух и вытирая слезы. – Ведьма… с волком?

– Вряд ли она ведьма, друг мой, – ответил Эсикио сквозь кашель. – Это ученица нового мастера нагуаля, она пробует самостоятельно нащупать дорогу к запредельному.

– Самостоятельно? Тебе лучше знать, каналья, – сказал Гандара и ткнул приятеля в ребра. – Экспериментирует со стихиями, вижу. С воздухом это легко – вибрирует. Земля приземляет. – Он помолчал, нахмурившись. – Труднее всего мне давалась вода.

– Мне тоже. Я видел ее среди волн. Не здесь, на юге. Чем больше качает и бросает ее океан, тем спокойнее она кажется.

– Люди почитают стихии, – нараспев произнес Гандара, – но только до определенной степени. Они чувствуют, что на высоте опасно, поэтому вцепляются в скалы. Они не любят спускаться под землю, потому что боятся темноты. Они сторонятся огня, зная, что он покроет их кожу волдырями и уничтожит их. Мало кто из них знаком со стихиями по-настоящему.

Эсикио смотрел, как женщина надевает куртку и собирает вещи.

– Она хорошо проводит дни и ночи: ее манит молния, привлекает дикая природа, она погружается в видения в пещерах и звериных норах. Она танцует нагая в лунном свете.

– Ведьма! Я так и понял! Тетушка Констанца была такой, помнишь? Каждое полнолуние бегала по улицам с голым задом!

– Нет, эта не ведьма, только видящая. Мы можем показать ей, как пойти в видение дальше, за пределы знания.

– На это нужно время. Думаешь, у меня горы времени, caballero?[42]

– Думаю, да.

Толстяк поднял бровь.

– Чем это поможет твоей семье, дурачина старый? Ты этим вернешь мальчишку?

Эсикио посмотрел на друга. Может ли он сказать то, что нужно, и избежать насмешки?

– От одного огня зажигается другой, – заявил он, тщательно подбирая слова. – Раздуй это пламя, дай ему разгореться – и огонь может перекинуться дальше.

– Ты говоришь о любви мужчины… к этой женщине?

– К жизни, Гандара. И ко всему, к чему жизнь тянется. – Он помолчал, раздумывая, как убедить приятеля. – Это важно, – произнес он.

– А, важно? – Лицо Гандары просветлело. – Начо любил это слово. Помнишь, как…

– Гандара, – перебил его Эсикио, глядя, как женщина отряхивает пыль с джинсов и зовет пса. – У нас, может, и уйма времени, но терять нам его все равно нельзя.

– Правильно, – сказал его дородный друг, кивая. – Ладно, так и быть. – Он быстро взглянул в сторону женщины. – Но ты ведь понимаешь, что она может сойти с ума.

Эсикио уловил иронию и подмигнул.

– В первый раз нам, что ли, укладывать мамашку Разумность на лопатки, soldado?[43]

– И щекотать ей животик…

– Покусывать ее мощные груди…

– И показывать, на какую страсть способен мужчина-нагуаль!

Два привидения снова разразились хохотом, а за их спинами в небе Нью-Мексико хлынули метеоритные дожди. Они слышали, как вдалеке лает сбитый с толку старый пес, но продолжали смеяться, пританцовывая среди кустов полыни и вздымая в воздух частицы лунного света. Где-то за горизонтом загремел гром и покатился по потемневшим равнинам, словно небесный призыв к оружию. «Устройте бедлам! – громыхал он. – Что-то новое носится в воздухе! Время устало от притворства, ему не терпится показать себя!»

Но вот небеса угомонились. Долина успокоилась. Веселье улеглось – планета наконец забылась беспокойным сном. Два старика негромко возобновили свой разговор, а ночь мирно слушала их. Скромно мерцали звезды. Друзья попрощались с крутыми обрывами и неторопливо, плечо к плечу, вполголоса обсуждая свои замыслы, шли прочь в тени гор, название которым – Сангре-де-Кристо[44].

* * *

Прадедушка, волшебник моего детского воображения, я вижу тебя сейчас. Я вижу эльфа, танцующего в звездном пространстве мыслей, весело переставляющего местами Галактики. Вижу бесенка, играющего видениями. Я вижу озорника, носящегося с ведром, полным магии, и гасящего огни преисподней. В тебе, дон Эсикио, я вижу себя, всегда играющего, всегда готового совершить прыжок в темноту. Ты был прав, решив искать дух учителя в сердце его ученицы. Я долго жил в сердце Эммы, как и она до сих пор живет в моем сердце. Мастер неизбежно открывает каналы между собой и хорошим учеником – каналы, которые редко бывают доступны другим. Много лет назад я оставил на ней свою шаманскую отметину – эта духовная печать должна была защищать ее от любого зла, и неудивительно, что ты пришел по следам этого оттиска сюда, к моей возлюбленной, в ее самые потаенные видения.

Я чувствую кровную связь с моим прадедушкой, хотя у нас и нет общих воспоминаний. Видение о нем почему-то всегда успокаивает, напоминая мне о веселой бессмыслице жизни. Ум всегда полон видений – ночью во сне или днем наяву. То, что кажется нам реальным, когда мы спим, выглядит по-другому, когда мы бодрствуем, потому что наши видения наяву следуют строгим правилам и представлениям о правдоподобии. Проснувшись, мы видим такое же видение, как и все остальные, соглашаясь с общепринятыми понятиями, подчиняясь общим допущениям. По мере расширения осознанности, видящие начинают видеть больше и совершают для себя больше открытий, чем раньше. Внимательность и готовность к изменениям позволяют ученикам, вернувшимся домой из путешествия по местам силы, по-новому увидеть свою жизнь. Теперь они могут иначе взаимодействовать с людьми в своем видении и менять к лучшему реальность, в которой они живут вместе с ними.