Читать книгу "Канарис. Руководитель военной разведки вермахта. 1935-1945 - Карл Хайнц Абсхаген"

Как рассказывал потом один из участников переговоров, при упоминании ведущего работника абвера Канарис мигом преобразился, моментально исчезла всякая неуверенность. Ведь он прекрасно сознавал, что атака на Марогну не была случайной и возвещала об опасности для абвера и всего движения Сопротивления. И он пустил в ход против грубоватого тяжелодума Кальтенбруннера все способности своего тонкого и изощренного интеллекта. Действия, которые казались Кальтенбруннеру подозрительными, Канарис сумел представить как совершенно безобидные и находившиеся в русле прямых служебных обязанностей любого сотрудника абвера. Канарис, ловко маскируя слабые места своей аргументации, сумел полностью рассеять сомнения Кальтенбруннера, которого к концу беседы уже перестала беспокоить деятельность графа Марогны. И он также понял, что руководитель абвера вовсе не так покладист и безобиден, как могло показаться на первый взгляд. Свои личные впечатления о начальнике Главного управления имперской безопасности Канарис выразил своим спутникам следующими словами: «Вы видели руки этого человека? Лапищи настоящего убийцы!»

Несмотря на чисто физическое отвращение, которое ему внушал один только внешний вид Кальтенбруннера, после первого личного контакта Канарис старался наладить с шефом РСХА хотя бы внешне дружеские отношения, как и с его предшественником Гейдрихом, надеясь таким путем узнавать о замыслах в лагере противника. Поэтому в последующий период частыми гостями за столом у Канариса в Цоссене (куда абвер переехал 19 апреля 1943 г.) бывали сам Кальтенбруннер и его доверенные сотрудники: Мюллер, Шелленберг, Хуппенкотен и некоторые другие.

Однако внешнее дружелюбие не мешало гестапо все туже стягивать петлю вокруг Канариса и абвера. Главной движущей силой на стороне гестапо был, конечно, Мюллер. Реальной угрозой для самого Канариса явилось расследование, начатое еще таможенной службой в Праге. В декабре 1942 г. по подозрению в контрабанде валюты там были задержаны два сотрудника мюнхенского филиала абвера. Как следует из материалов архивного дела гестапо, задержанные пытались выкрутиться, придавая этому случаю политическую окраску. На допросах они сообщили некоторые подробности, касавшиеся переговоров доктора Йозефа Мюллера о перемирии с союзниками при посредничестве Ватикана. Один из обвиняемых говорил даже о некоей «генеральской клике» и упомянул имя фон Донаньи, сотрудника отдела Остера, якобы уполномоченного вести эти переговоры.

Сначала в гестапо как будто скептически восприняли эти высказывания. И хотя Остера давно подозревали в оппозиционной деятельности, нарисованная арестованными мюнхенцами картина преступления, подпадающего под статьи государственной измены и выдачи государственной тайны противнику, выглядела настолько законченной, что с трудом верилось в ее реальность. Если показания правдивы, то расследование не могло быть ограничено только личностями Донаньи и Остера, но должно было бы распространиться и на Канариса. А это показалось шефу гестапо Мюллеру делом слишком щекотливым и опасным. Он решил не торопиться и проявлять осторожность. Мы не знаем, обсуждал ли он данный вопрос с Гиммлером заранее, так сказать неофициально. Формально же Гиммлер и Кейтель узнали о деле из составленного в сдержанных выражениях доклада, который по предложению Мюллера им переслал член высшего военного суда Рёдер, руководивший расследованием в Мюнхене. При этом явно проступала тенденция: на время оставить в стороне все, что могло указать на политический заговор, и представить случай как обычную валютную спекуляцию, возможно связанную с коррупцией; таким путем гестапо надеялось предупредить вероятные попытки помешать следствию. В действительности же расследование имело главной целью досконально исследовать общую политическую атмосферу в абвере. Рёдер получил приказ продолжать расследование от имени и с особыми полномочиями Высшего военного трибунала. В исполнение приказа Рёдер 5 апреля 1943 г. отправился к Канарису, чтобы поставить его в известность о предстоящих следственных мероприятиях. Для участия в разговоре Канарис пригласил Остера, который сразу же встал на защиту Донаньи, и заявил, что отвечает за все деяния, инкриминируемые его подчиненному. Безусловно, Остер поступил благородно, но возникает неизбежный вопрос: разумно ли так действовать, когда имеешь дело с людьми, незнакомыми с понятиями рыцарства и благородства?

За разговором последовала описанная Гизевиусом сцена в кабинете Донаньи, где при всеобщем возбуждении была конфискована деловая переписка, среди которой находилось прошение о продлении освобождения от военной службы пастора Дитриха Бонхёффера. Этот священнослужитель уже ранее, дублируя усилия доктора Мюллера в Ватикане, вел переговоры с протестантскими церковными кругами за рубежом. Прошение было помечено буквой «О», означавшей согласие генерал-полковника Бека (его псевдоним – Верблюжье Ухо, или, по-немецки, «надельор»). Однако гестапо приняло эту букву за визу Остера, что должно было послужить причиной противоречий в показаниях Остера и Донаньи. Гестапо немедленно арестовало Донаньи, его жену и пастора Бонхёффера. Остера, которого видели во время обыска пытающимся спрятать компрометирующий документ, сначала отстранили от исполнения служебных обязанностей, а 31 декабря 1943 г. и вовсе уволили из организации. С ним движение Сопротивления как в рамках абвера, так и за его пределами потеряло наиболее энергичного и преданного своего члена, целиком посвятившего себя бескорыстной борьбе с Гитлером. И хотя еще некоторое время Остер оставался на свободе, за ним постоянно тщательно следили, а потому он был лишен возможности активно помогать заговорщикам.

Постороннему человеку может показаться странным, что Остер и Донаньи, опытные разведчики, позволили захватить себя врасплох: ведь, в конце концов, они знали, что с некоторых пор СД установила за ними наблюдение. Кроме того, сразу после арестов в Мюнхене начальник имперской уголовной полиции Нёбе предупредил их о грозящей опасности, а буквально накануне Канарис, откуда-то узнавший о заведении уголовного дела, настойчиво просил Остера позаботиться о том, чтобы в его бюро не осталось никаких компрометирующих материалов. Быть может, Остер просто понадеялся, что и на этот раз, как бывало неоднократно и в прошлом, все обойдется и люди с Принц-Альбрехт-штрассе не рискнут начать открытый политический процесс против абвера и учинить обыск в его штаб-квартире на Тирпицуфер. Особенно трагично, что первой жертвой расследований Рёдера оказался именно умница Донаньи, необыкновенно остро сознававший опасность любых записей, содержание которых подпадало в Третьем рейхе под понятие государственной измены. Еще раньше он, обращаясь к своему коллеге Юстусу Дельбрюку и кивая на стопку совершенно секретных документов, заметил: «Каждый из них – верный смертный приговор». Но одновременно они помнили просьбу Бека: бережно хранить все документы, отражающие практическую деятельность оппозиции. Как постоянно напоминал Бек, наступит час и ей придется доказывать, что уже в то время, когда большинство еще верило в окончательную победу Гитлера, оппозиция решила активно сопротивляться преступному режиму и делала все возможное в этом направлении. Бывший начальник штаба с тех пор не отказался от привычки каждый свой шаг документировать. И Остер, ведя свои записи, руководствовался примерно теми же соображениями: с одной стороны, ему хотелось оставить письменные свидетельства работы оппозиции, а с другой и прежде всего – сохранить описания злодеяний и жестокостей нацистского режима.