Читать книгу "Палач любви и другие психотерапевтические истории - Ирвин Д. Ялом"

Только одно могло сделать это, думал я. Письма!

Саул не стал долго держать меня в напряжении. За день до этого ему позвонил коллега, попросивший дать рецензию на проект научного исследования. Во время их разговора друг спросил вскользь, слышал ли он новость о докторе К. Напуганный, Саул ответил, что был прикован к постели и последние несколько недель ни с кем не общался. Коллега сказал, что доктор К. внезапно умер от легочной эмболии, и стал описывать обстоятельства его смерти. Саул с трудом удержался от того, чтобы не перебить его и не вскричать: «Мне нет дела до того, кто был с ним, как он умер, где он похоронен и кто говорил речи на похоронах! Мне нет дела до всего этого! Только скажи мне, когда он умер!» В конце концов Саул выяснил точную дату смерти и быстро вычислил, что доктор К. должен был умереть до того, как получил журнал, и, следовательно, не мог прочесть статьи Саула. Он не был разоблачен! Мгновенно письма перестали внушать ужас, и он достал их из ящика и распечатал.

Первое письмо было от постдока Стокгольмского института, просившего у Саула рекомендательное письмо для получения должности младшего преподавателя в американском университете.

Второе письмо было простым уведомлением о смерти доктора К. и содержало расписание похоронных мероприятий. Оно было послано всем бывшим и нынешним сотрудникам и стажерам Стокгольмского исследовательского института.

Третье письмо было короткой запиской от вдовы доктора К., которая писала, что, вероятно, Саул уже слышал о смерти доктора К. Доктор К. всегда высоко отзывался о Сауле, и она полагает, что он хотел бы, чтобы она отослала ему неоконченное письмо, которое нашла на письменном столе доктора К. Саул протянул мне короткую рукописную записку от покойного доктора К.:

«Дорогой профессор С.!

Я собираюсь приехать в Соединенные Штаты, впервые за двенадцать лет. Я хотел бы включить в свой маршрут Калифорнию – при условии, что вы будете на месте и захотите встретиться со мной. Я очень скучаю по нашим разговорам. Как всегда, я чувствую себя здесь очень одиноко: профессиональный круг в Стокгольмском институте ограничен. Мы оба знаем, что наша совместная работа была не самой успешной, но, по-моему, важно то, что она позволила мне узнать вас лично после тридцатилетнего знакомства с вашей работой и глубокого к ней уважения.

Еще одна просьба…»

Здесь письмо обрывалось. Возможно, я прочел в нем больше, чем говорилось, но я вообразил, что доктор К. ждал чего-то от Саула, чего-то столь же важного для него, как то признание, которое жаждал получить Саул. Но если отбросить эту догадку, было и так ясно: ни одно из апокалиптических предчувствий Саула не подтвердилось: тон письма был, несомненно, теплый, принимающий и уважительный.

Саул сумел заметить это, и благотворное действие письма было немедленным и глубоким. Его депрессия со всеми своими зловещими физиологическими признаками исчезла в одно мгновение, и он расценил свои мысли в последние несколько недель как странные и чуждые его личности. Кроме того, он восстановил наши прежние отношения: он опять был со мной приветлив, благодарил меня за то, что я возился с ним, и выражал сожаление, что причинил мне столько беспокойства за прошедшие несколько недель.

Его здоровье восстановилось, Саул готов был закончить лечение сразу, но согласился прийти еще дважды – на следующей неделе и через месяц. Во время этих сеансов мы пытались понять, что же случилось, и наметили стратегию совладания с возможными стрессами в будущем. Я исследовал все симптомы, которые меня беспокоили, – его саморазрушение, его грандиозное чувство своей порочности, его бессонницу и отсутствие аппетита. Его выздоровление было полным. После этого, казалось, делать больше было нечего, и мы расстались.

Позже до меня дошло, что если Саул так сильно ошибался в оценке чувств доктора К. к нему, то он, вероятно, точно так же неправильно оценивал и мои чувства. Понимал ли он когда-нибудь, как сильно я о нем беспокоился, как я хотел, чтобы он время от времени забывал свою работу и наслаждался роскошью дневной прогулки по Юнион-стрит? Понимал ли он когда-нибудь, как сильно я мечтал присоединиться к нему, может быть, чтобы вместе быстро выпить капучино?

Но, к сожалению, я никогда так и не сказал этого Саулу. Мы больше не встречались; и спустя три года я узнал, что он умер. Вскоре после этого на вечеринке я встретил молодого человека, который только что вернулся из Стокгольмского института. Во время долгого разговора о его годовой стажировке я упомянул, что у меня был друг, Саул, который тоже плодотворно работал там какое-то время. Да, он знал Саула. Между прочим, любопытно, что его стажировка отчасти состоялась благодаря «добрым отношениям, которые Саул установил между университетом и Стокгольмским институтом». Слышал ли я о том, что в своем завещании Саул оставил Стокгольмскому институту пятьдесят тысяч долларов?

Глава 9

Терапевтическая моногамия

– Я ничто. Грязь. Урод. Ничтожество. Я слоняюсь по помойкам на задворках человеческого жилья. Боже, умереть! Стать мертвой! Раздавленной в лепешку на парковке супермаркета Safeway, и чтобы потом пожарные из брандспойта смыли мои останки. Ничего чтобы не осталось. Ничего. Ни даже надписи мелом на тротуаре: «Была когда-то такая козявка по имени Мардж Уайт».

Еще один полночный звонок от Мардж. О боже, как я их ненавидел! Не потому, что они были вторжением в мою жизнь – я привык, это часть профессии. Год назад, когда я впервые принял Мардж в качестве пациентки, я не сомневался, что будут звонки; как только я ее увидел, то сразу понял, что мне предстоит. Не требовалось большого опыта, чтобы обнаружить признаки глубокого расстройства. Ее опущенная голова и сутулые плечи говорили: «Депрессия». Огромные зрачки, беспокойные руки и ноги подтверждали: «Тревога». Все остальное: многочисленные попытки самоубийства, расстройство пищевого поведения, изнасилование в детстве отцом, психотические эпизоды, двадцать три года терапии – просто кричало о том, что передо мной пациент, страдающий пограничным расстройством личности: определение, которое вызывает ужас в сердце психиатра средних лет, стремящегося к комфорту.

Она сказала, что ей тридцать пять лет, она работает техником в лаборатории, что десять лет она ходила на терапию к психиатру, который теперь переехал в другой город, что она бесконечно одинока и что рано или поздно она покончит с собой – это лишь вопрос времени.

Мардж неистово курила во время сессии, часто затягиваясь лишь по два-три раза, а затем раздраженно гася сигарету, чтобы через несколько минут зажечь новую. Она не могла высидеть всю встречу, раза три вставала и прохаживалась туда-сюда. Несколько минут она сидела на полу в противоположном углу моего кабинета, скрючившись, как персонаж Файфера.

Моим первым побуждением было послать ее подальше – как можно дальше – и больше никогда не видеть. Под любым предлогом: все мои часы заняты, я на несколько лет уезжаю из страны, собираюсь посвятить все свое время научным исследованиям. Но вскоре я услышал свой голос, предлагающий ей еще одну встречу.