Читать книгу "Вяземская голгофа - Татьяна Беспалова"

Унтер-офицер Зигфрид потрудился на славу. Десны давно зажили, но улыбка Тимофея слишком уж напоминала гримасу новорожденного младенца. Но она уже спешила к прибранному столу, где наготове стояла большая кружка с травяным чаем.

– Настоящего чая нет. Кофе – тоже. – Она казалась смущенной. От недавнего залихватства «Бабы-яги» не осталось и следа.

Чай был не слишком горяч и одуряюще пах болотным мхом. Как любил он в былые, довоенные времена бродить по лесу. Южная Ладога, Калининская область, Подмосковье – все охотничьи угодья исхожены с ружьем. Он ещё помнит запахи мха, ароматы грибницы и ландышевое благоухание. Теплое, странно дурманящее питье согревало, прогоняло страх, веселило.

– Как твое имя?

Она молчала.

– Ну что ж, пусть ты останешься без имени. – Тимофей засмеялся. – Я понимаю. Твой муж… Да и жив ли он? Хочешь, я буду звать тебя просто хозяйкой?

Она кивнула.

– Хочешь ещё чаю?

– Хочу.

* * *

– Как же ты смогла остаться так нежна? – усмехнулся Тимофей. – Посмотри-ка! Ручки, щечки, улыбка – почти красавица. Прости.

– За что?

– За «почти».

Но она уже спала, по-детски положив щеку на ладонь, и её лицо опять показалось ему слишком уж молодым и до странности знакомым.

После выпитого чая хотелось на двор. Он взял светец, кисет и, на всякий случай, спички, сунул ноги в хозяйские валенки, накинул хозяйский, пахнущий болотом тулуп. Не забыл и шапку прихватить, ту самую, снятую с мертвого лагерника. Дверь, ведущая в сени, слегка скрипнула. Хозяйка пошевелилась и снова заснула. В сенях не оказалось помойного ведра и он пошел искать отхожее место во двор. Странное дело, страха перед Зверь-Болотом будто и не бывало. Тимофей закурил. Всё казалось необычным. Странный, свободный от запахов тления и фекалий воздух, чудная, мертвая тишина. Ни стонов увечных, ни грохота взрывов, ни трескотни перестрелок. Земля вновь сделалась верной опорой, не трепетала, не раскачивалась под ногами. Вот тропка, прорытая в снегу, вот дровник, вот избушка Бабы-яги. К двери прикреплена вытесанная из целого куска дерева ручка. Удобная, по мужской руке. А на двери ни задвижки, ни замка. Что же там, за дверью? Тимофей заглянул… и отпрянул. Земля снова закачалась. Светец упал в снег, лучина погасла. Где-то вдалеке ухнул первый разрыв, ему ровным гудом отозвалась канонада. Отчего Зверь-Война проснулась, взвыла тысячью безумных голосов? Не от того ли, что он без спроса открыл эту треклятую дверь? Тимофей поднялся на ноги. У избушки ни крыльца, ни порога, лишь пара высоких ступенек, чтобы взобраться. И он взобрался и снова засветил лучину, и долго смотрел. Стараясь не моргать, рассматривал останки человеческих тел, целых и утративших конечности, старых и молодых, обнаженных и в полном обмундировании, русских и немцев. Тела мертвецов смерзлись в единый ком, подернулись густым слоем инея. Прямо перед Тимофеем, с краю, выпросталась чья-то нога, обутая в шипастый немецкий сапог. Тимофей ухватился за неё, потянул. Нога не поддалась. Дернуть бы посильнее, но мешает тулуп. Накинутый на плечи, он сковывал движения. Тимофей поставил светец на снег, сунул руки в рукава, запахнулся, ухватился обеими руками за сапог. Ещё раз потянул, упираясь ногой в край дверной коробки. Смерзшийся ком шелохнулся, самую малость подался к двери. Ещё одно усилие – и сапог, соскочив с мертвой ноги, оказался у него в руке. Тимофей снова взял в руки светец. Он осматривал руки, ноги, туловища – всё содержимое избушки Бабы-яги. Порой огонёк лучины извлекал из темноты чье-то бледное лицо или скрюченные пальцы. Тимофей заставил себя внимательно осмотреть тела. Самые страшные догадки его подтвердились: некоторые трупы были расчленены на части. Обитательница островка – или кто-то другой, кто знает? – не мудрствуя лукаво, делил мертвецов на две части, распиливая туловища поперек, отделяя конечности или головы. Каждый уголок, каждая частичка пространства избушки была заполнена мороженым человеческим мясом.

Как он почуял присутствие женщины: запах лесного мха, дыхание, едва ощутимое прикосновение к плечу? Тимофей обернулся и, казалось, впервые увидел её глаза. Они показались ему темны и странно прозрачны, будто и она сама, вмерзнув в лед на болоте, оттаяла потом, странным образом ожила, но глаза вытекли вместе с талой водой. Так же точно, с навязчивой преданностью, смотрела на него когда-то чужая девушка. Как же её звали? Ксения? Клавдия?

– Я только хотела… – сказала женщина.

– Не человечиной ли ты кормила меня? – огрызнулся Тимофей, отстраняясь.

В голове у него помутилось. Желудок свело судорогой. Волосы под шапкой зашевелились.

– Я тебе всё отдала, – ответила она. – Всем поделилась. Искала тебя. Хотела ещё раз в глаза посмотреть. Вот смотрю и ничего не чувствую. Ничего! Лучше бы ты погиб, как все.

– Ты бредишь? Кто ты?

– Не узнаешь?

– Ты кикимора?

– Фантазер!

– Людоедка!

Это корень вековой сосны ухватил Тимофея за лодыжку? Это злобный лесной дух бросился ему под ноги, надеясь, что, раз упав, отважный, но обессилевший от голода воин уже не сможет подняться? Это корявый трухлявый пень сам нарочно подвернулся ему под бок, в надежде повредить и без того пострадавшие во вражеских застенках ребра? Это шершавый, отвердевший на морозе сук ударил его по голове? Лишь снятая с мертвеца-лагерника шапка спасла Тимофея от серьёзной раны.

– Пошел вон! – сказала Баба-яга, наставив на него карабин. – Убирайся, черт!

Баба толкнула Тимофея прикладом. Он отлетел к краю островка, больно ударился спиной о пень. Дыхание занялось, в глазах потемнело. На несколько секунд, а может, на минуту он ослеп от боли и утратил способность двигаться. Стараясь превозмочь себя, он думал лишь об одном: бежать, скрыться на болоте, вернуться в погибающую часть – может быть, кто-нибудь всё же выжил? – все, что угодно, лишь бы подальше от ополоумевшей бабы-людоедки. Наконец, открыв глаза, он увидел перед собой широкое, как колодезь, зияющее чернотой дуло винтовки. Но этого мало. Ногой, обутой в валенок, сумасшедшая баба придавила его к земле и, похоже, она его, Тимофея, вовсе не боялась.

– Тварь болотная! – шипела чертовка. – Сколько вас тут ни шляется, все издохнете. Страшную смерть на вас! Проклятье! Мор! Сдохнете, захлебнетесь в этом болоте, если уж пуля вас не берет!

Тимофей кинулся в темноту. Не помня себя, не слыша, не чуя холода, он бежал по болоту, едва касаясь тонкого ледка. Будто заяц-русак, прыгал с кочки на кочку. Поначалу ему чудилось, будто Баба-яга гонится за ним, заходясь в страшном хохоте. Врали русские сказки! Не совала Баба-яга Ивана царевича в печь целиком. Нечисть русского человека на куски резала, потом в чугуне варила, а затем уж и жрала.

Порой Тимофею чудилось, будто мертвецы, те, что ушли на дно, хватают его за ноги, не позволяя сделать следующий шаг. А болотная вода становилась всё гуще. Странно хрусткой делалась она. Одно хорошо: холод перестал донимать его. Ноги и руки зажили собственной, неподвластной сознанию, жизнью. Своевольные конечности то беспорядочно дергались, то замирали. Усталость давила на веки. К утру ему удалось добраться до островка. Припорошенные снегом, обледенелые камни, стреляные гильзы, застывшая на морозе ушанка с красной звездой и её владелец с выбеленными волосами. Просто уткнулся лицом в камни. Уснул, не снимая руки с приклада пулемета. И Тимофею надо отдохнуть. Измучило, выморозило его Зверь-Болото. Пару часов сна – и он отправится дальше, к берегу, туда, где гудит канонада. Если б ноги могли повиноваться ему, он оттолкнулся бы ими от вязкого дна. Если бы руки оставались послушны, он ухватился бы ими за ветви колючего кустарника. Он отнял бы измученное тело у Зверь-Болота. Неужто его объятия горше ласки Бабы-яги?