Читать книгу "Эдгар Аллан По и Лондонский Монстр - Карен Ли Стрит"

Мы двинулись к центру зала, ведомые звучной музыкой кларнетов и гобоев с вкраплениями скрипки. Возле одной из стен были расставлены узкие, искусно накрытые столики, задрапированные пурпурным дамастом. Пары извивающихся серебряных змей поддерживали блюда, наполненные гроздьями винограда. И довершали эту оду Дионису кубки с вином. Прочие гости вихрем проносились мимо нас, кружась в грациозном танце, и по их фигурам скользили тени сливового цвета сгущающихся сумерек.

– Пурпур, багрянец… Цвет противоречий, – пробормотал я. – Багровый от ярости… Багрянец крови… И в то же время – цвет царственности и спокойствия души, цвет королей и иерархов церкви, излюбленный оттенок самой Клеопатры.

Я замолчал, ожидая интерпретаций Дюпена, но он был полностью поглощен убранством зала. Лицо его окаменело, взгляд пылал.

– Цветы пурпурных оттенков очаровательны, – продолжал я. – Фиалка, ирис, дельфиниум, сирень, глициния, тюльпан, анютины глазки… И в то же время это – цвет кровоподтека, темных кругов под глазами, трупных пятен… цвет болезни и смерти. Да, эта декорация также весьма оригинальна.

Дюпен очнулся от оцепенения.

– И весьма гнусна, – прорычал он. – Этот зал – не что иное, как намеренное оскорбление в адрес моей семьи.

– Как это?

Глубоко вздохнув, Дюпен жестко, отрывисто заговорил:

– Вальдемар убил мою мать при помощи фиалок. Точнее, при помощи их аромата. Он прислал нам в подарок дорогие свечи. Сгорая, они насыщали воздух запахом фиалок. Горничная же не придумала ничего лучшего, как поставить столь элегантные свечи в спальню матери – она имела привычку читать при свечах, прежде чем отойти ко сну. Наутро отец обнаружил ее задохнувшейся: фиалковый парфюм маскировал запах яда.

– Простите мою бестактность, Дюпен.

Он поднял руку, останавливая извинения.

– Отец дал обет отомстить Вальдемару за убийство его родителей. И эта месть разорила его. Он не смог представить достаточных доказательств тому, что злодеяние организовано нашим врагом, и мать осталась неотмщенной. Пожалуй, кого-нибудь это могло бы навсегда отвратить от Бога, но мой отец, напротив, полностью посвятил себя ему и удалился от мира. Я остался с родственниками матери, а отец отправился в паломничество в Святую землю и умер где-то в пути.

– Вальдемар и в самом деле украл у вас все, – тихо заметил я.

Дюпен перевел взгляд на меня.

– Да. Именно поэтому отец так часто повторял: «Знания, в отличие от имущества, украсть нельзя». И поэтому я стараюсь жить согласно его словам.

– В самом деле, сказано мудро.

– И я отомщу за нашу семью. Да, может статься, что не я убью Вальдемара, а он меня. Но и тогда мой последний вздох смешается с его собственным. Идемте?

Он указал в сторону выхода.

Переступив порог последнего зала, мы замерли как вкопанные: он был много причудливее и грандиознее всех прежних. Стены, пол, потолок – все было обтянуто черным бархатом. Никакой мебели, никаких украшений – лишь огромные часы черного дерева стояли в углу, отмахивая секунды маятником. В центре зала с потолка свисала чудовищная люстра. Вспоминая убранство предыдущих залов, можно было бы предположить, что и здесь свет будет выбран в тон стенам – мрачный и неяркий, но нет! Подвески люстры и шары с заключенными в них свечами оказались ярко-алыми. Свет, струившийся вниз, казалось, заливал зал кровью. Прямо под этим зловещим сооружением находился прямоугольный каркас, накрытый черной тканью. Размером он был, пожалуй, с медвежью клетку, но изнутри не доносилось ни звука. В зале царила тишина – и лишь зловещее тиканье часов. Вдруг часы исторгли ужасный звон. Вздрогнув, я взглянул на циферблат. Стрелки показывали полночь. Под нестройный бой черных часов зал начал заполняться: гости спешили сюда, словно привлеченные зловещими звуками. Когда эхо последнего удара двенадцатого часа растаяло в сумраке, к укрытой черной тканью клетке вышла мадам Тюссо. Зал был уже полон народу, и мы с Дюпеном, пришедшие раньше прочих, оказались в первом ряду.

Мадам Тюссо заговорила по-французски:

– Дорогие гости! Братья и сестры! Благодарю вас за то, что вы почтили своим присутствием le Bal des Victimes. Право присутствовать здесь – ваше по рождению, и достопочтенный хозяин бала, мсье Виктор Деламар, пригласил каждого из вас лично. Надеюсь, убранство и атмосфера соответствуют вашим ожиданиям. – Здесь она сделала короткую паузу, рассчитывая на гром аплодисментов, который и воспоследовал незамедлительно. – Благодарю вас, я польщена, но честь столь удачного замысла принадлежит не мне, а хозяину бала. Теперь же настало время сорвать покровы с pièce de résistance[63].

С этими словами мадам Тюссо подняла руку, и, повинуясь ее знаку, протянутые с потолка проволоки сдернули черную пелену с большого прямоугольного каркаса в центре зала. Под ней оказался царственного вида человек, сидевший в роскошном восточном кресле в виде золотого дракона с распростертыми крыльями и злобно мерцающими рубиновыми глазами, вставшего на дыбы и поднявшего устрашающую голову так, точно он защищал своего повелителя. Повелитель дракона был одет, будто при дворе Людовика XVI: бархатный камзол, экстравагантный галстук, заколотый булавкой с огромным драгоценным камнем, элегантные панталоны, шелковые чулки, расшитый фиалками жилет и туфли с бриллиантовыми пряжками. Мерцающий свет окрашивал багрянцем его наряд и белую маску, скрывавшую лицо. Над его троноподобным креслом зловеще возвышалась та самая гильотина, которую я видел в зале ужасов мадам Тюссо.

– Леди и джентльмены! Позвольте представить вам хозяина бала, мсье Виктора Деламара!

Аплодисменты грянули вновь. Мсье Деламар сидел молча, не шелохнувшись, вбирая общее преклонение, граничащее с низкопоклонством.

– Наш любезный хозяин еще скажет вам несколько слов, но сначала я должна выполнить его последние указания. Жозеф! – Сын мадам Тюссо вышел из толпы и встал рядом с матерью. – Приготовьтесь.

Кивнув в знак согласия, Жозеф встал сбоку от мсье Деламара. Мадам Тюссо развернула свиток, который держала в руках, и начала читать вслух:

– Братья и сестры! Величайшим из желаний всей моей жизни было – собрать вас всех вместе в память нашего наследия – наших семей и нашей родины. Жизнь émigré[64] нелегка, будь она даже благословлена материальным богатством, ибо страдания человека, утратившего семью и дорогих друзей, вечны. Я долго носила на лице маску показного довольства жизнью, и всем вам прекрасно известно, сколь тяжело ее бремя. Теперь же настало время снять маски и на том завершить le Bal des Victimes!

Мадам Тюссо сорвала свою маску и эффектным жестом бросила на пол. Ее примеру последовал сын, а за ним и гости, разразившиеся спонтанными радостными возгласами. Поддавшись влиянию момента, снял черную маску и я, но тут же заметил, что Дюпен остался недвижим. Я вновь перевел взгляд на мсье Деламара. Жозеф Тюссо снимал с хозяина маску – медленно, даже слишком медленно, но наконец багровый свет озарил его лицо.