Читать книгу "Подпольные девочки Кабула. История афганок, которые живут в мужском обличье - Дженни Нордберг"

– Значит, на Западе разница между мужчинами и женщинами меньше?

Шахед и Надер снова переглядываются, потом смотрят на меня. Они не знают. Наверное, это я должна им сказать? Но потом Надер передумывает и просит меня не беспокоиться. Она не хочет этого слышать.

– Мы – ничто. Мы и на Западе были бы ничем.

Шахед настроена не так безнадежно, вдохновленная обрывками сведений, полученных от американских тренеров:

– Я слыхала, что на Западе людям все равно, кто ты или как ты выглядишь.

Не совсем так. Но наше определение «свободы» может быть разным, и оно меняется с каждым поколением. Нынешняя война в Афганистане, к примеру, именуется операцией «Несокрушимая свобода», дабы указать цель, стоящую 13-летних военных действий. Но свобода, какой мы знаем ее сегодня, – это еще одна эволюционная роскошь, говорит американская писательница Робин Морган, когда я впоследствии рассказываю ей о Шахед и Надер:

– [Врожденный] пол – это реальность, а гендер и свобода – идеи.

И все дело в том, как мы предпочитаем определять эти идеи.

Афганки, с которыми я встречалась, порой малообразованные, зато с большим жизненным опытом, на всем протяжении которого их считали чем-то меньшим, чем полноценное человеческое существо, и они имеют ясную точку зрения, в чем состоит свобода. Для них свободой было бы избежать нежеланного брака и получить возможность уехать из дома. Иметь какую-то власть над собственным телом и выбирать, когда и как забеременеть. Или выучиться и получить профессию. Вот как они определяют свободу.

Когда мы однажды приезжаем домой к Надер, в гости приходят три ее сестры. У каждой под буркой надето сари в индийском стиле с золотой вышивкой. Красная, желтая и фиолетовая сестры усаживаются на пол вокруг нас, а 11 их детей рассыпаются горохом в пространстве между кухней и прихожей. Малыши решительно ползают взад-вперед по полу, на котором мы сидим босые, а наши сандалии свалены кучей в углу у двери.

– Я бы такого не вынесла, – говорит Надер, со всех сторон окруженная изобилием племянников и племянниц. – Мне повезло, что не приходится постоянно ходить беременной и рожать одного за другим. Будь я женщиной здесь, в Афганистане, такой была бы вся моя жизнь.

У сестер Надер тщательно накрашенные лица, обрамленные длинными вьющимися черными волосами. Одна сестра наклоняется вперед, пытаясь объяснить мне мысль Надер:

– Понимаете ли вы, что таково желание каждой афганской женщины – родиться мужчиной? Быть свободной?

Остальные две соглашаются. Если бы у них был выбор, они родились бы мужчинами. А Надер живет в этой фантазии наяву, и вот почему другие женщины порой ополчаются против нее. Она не играет по правилам, которым подчиняются они все.

– Надер хочет быть своим собственным правительством, – объясняет одна из сестер. – Не так, как мы, у которых правительство – всегда только мужья.

Чтобы заставить меня понять, почему в Афганистане некоторые бача пош продолжают жить как мужчины, достигнув взрослого возраста, другая сестра задает риторический вопрос, на который чересчур просто дать ответ:

– Если бы вы могли прямо сейчас выйти за эту дверь мужчиной или остаться здесь на веки вечные женщиной, что бы вы выбрали?

Она права. Кто не захотел бы выйти за дверь, прикрывшись личиной, если бы альтернативой было жить как пленник или раб? Кому на самом деле есть дело до длинных волос или короткой стрижки, брюк или юбки, женственности или мужественности, если отказ от собственного пола дает человеку доступ в мир? Какие уж там тайны гендера или право на конкретный гендер, когда это осознаешь! Огромное количество людей в этом мире было бы готово отбросить свой пол сию секунду, если бы его можно было обменять на свободу.

На деле история Надер, Шахед и других женщин, которые живут в Афганистане как мужчины, заключается не столько в том, как они нарушают гендерные нормы или кем становятся. Скорее, речь вот о чем: если выбирать между гендером и свободой, то свобода – более масштабная и значимая идея. И в Афганистане, и во всем мире. Определение гендера становится вопросом, требующим решения, лишь после того, как достигнута свобода. Тогда человек может начать наполнять это слово новым значением.

Свобода – это еще и то, о чем сестры хотят расспросить меня.

Что делает западная женщина со всей этой предполагаемой свободой, о которой они слышат? Пошептавшись немного с другими, одна из них поворачивается ко мне.

– Вы можете делать все, что захотите, – и вы приехали в Афганистан?! Вас привлекла пыль? – шутит она. – Или война? Тут у нас всегда война.

Это скорее утверждение, чем вопрос, и другие сестры ее поддерживают: это очень странно для женщины – приехать в Афганистан, учитывая, что она могла бы выбрать любое иное место в мире. И еще очень странно, что мой отец мне это позволил, полагают они.

Не зная, с чего начать, я молчу.

– Так вот что вы делаете со своей жизнью, – продолжает первая сестра, недоверчиво выслушав мое молчание. – Неужели вы не хотите завести семью? Иметь детей?

На лице у нее чуть обеспокоенное выражение.

– Вам не следовало бы медлить, лучше скорее выйти замуж. А то вы будете слишком старой, чтобы иметь детей!

Да. Возможно, я и теперь уж слишком стара, говорю я.

Сетарех смиренно уставилась в пол. Все три сестры оглядываются по сторонам, потом одна из них снова заговаривает, задавая вопрос, на который они хотят услышать ответ:

– Тогда какова цель вашей жизни как женщины? В чем ее смысл?

– Вы с тем же успехом могли бы родиться мужчиной, – вклинивается вторая. – Что́ есть сейчас такого, что делает вас женщиной?

– У вас есть ваша свобода, – вновь вступает первая сестра. – Вы можете ходить, куда хотите. Но нам при этом вас жаль.

Она бросает взгляд на Надер.

– Мы знаем, что нашей сестре тоже иногда бывает жаль. Такова печальная сторона того, что ты мужчина.

Надер, кажется, смущена, а может быть, и немного раздражена. Малышка с тремя пирсингами в одном ушке и в ползунках в горошек нетвердой походкой подбирается к тетке и усаживается к ней на колени.

Лицо Надер меняется, и она усаживается на полу в другую позу, чтобы держать племянницу обеими руками. Она наклоняет голову, чтобы вдохнуть запах легких черных волос девочки. На мгновение закрывает глаза.

– Я говорила им, мол, оставьте одну для меня, – говорит она мне, кивая в сторону сестер. – У них их так много! Мы можем сделать вид, что одна из них – моя.

Ее сестры кивают. С этим все они могут согласиться.

Когда мы маневрируем по окраинным районам Кабула на пути домой и Надер сидит за рулем – она утверждает, что она лучший и более осторожный водитель, чем любой мужчина, которого мы могли бы нанять для этой задачи, – она вдруг объявляет: