Читать книгу "Лавандовая комната - Нина Георге"

Потом неожиданно заметил, что в душе у него – полный штиль. Никакой злости. Никакого жжения. Ничего, что могло бы вызвать слезы ужаса и горечь утраты.

Он встал и вышел на террасу.

Неужели это правда?

Неужели это возможно?

Или печаль просто водит его за нос и в любую минуту может вновь ворваться в грудь?

Он наконец добрался до дна своей едкой, горькой душевной боли. Черпал, черпал, выгребал – и вдруг коснулся грунта.

Быстрыми шагами он вернулся в дом. Рядом с буфетом всегда лежали бумага и ручка. Он схватил их и торопливо написал:

Катрин,

я не знаю, победим ли мы в этой борьбе или нет и получится ли у нас никогда не причинять друг другу боли. Вероятно, нет, потому что мы живые люди.

Но в этот момент, о котором я так долго мечтал, я знаю одно: если я буду с тобой, мне будет легче засыпать. И просыпаться. И любить.

Я буду готовить тебе, когда у тебя будет портиться настроение от голода. И жажды. Любой – жажды жизни, жажды любви, жажды моря и странствий, книг и объятий.

Я буду мазать тебе кремом руки, когда они станут шершавыми от грубого камня. Я мечтаю о тебе как об укротительнице камней, которая под каменными наслоениями видит живые реки, берущие начало в человеческих сердцах.

Я хочу смотреть тебе вслед – как ты идешь по песчаной дорожке, и оглядываешься, и ждешь меня.

Я хочу маленьких и больших радостей: я хочу ссориться с тобой и тут же смеяться над ничтожностью повода, хочу холодным днем наливать горячее какао в твою любимую чашку, хочу держать тебе дверцу, когда ты садишься в машину, счастливая, после вечеринки с милыми веселыми друзьями.

Я хочу чувствовать твою маленькую теплую попу у своего живота.

Я хочу испытать вместе с тобой – рядом с тобой, бок о бок с тобой, рука в руке – тысячи маленьких и больших радостей и мелких огорчений.

Катрин, прошу тебя: приезжай! Приезжай скорее! Приезжай ко мне!

Любовь лучше, чем о ней думают.

Жан

P. S. В самом деле!

40

Четвертого сентября Жан пораньше вышел из дому, чтобы после обычной прогулки по рю де Коллин и вокруг рыбачьей гавани вовремя оказаться на рабочем месте.

Приближалась осень, а с ней – клиенты, которые замкам на песке предпочитают замки из книг. Его любимые клиенты. Новые книги – это новые друзья, новые взгляды, новые приключения.

Резкий, горячий свет августовского солнца смягчился перед лицом надвигающейся осени и отгородил Санари прозрачной завесой от жара долин.

Эгаре завтракал то в «Лионе», то в «Нотике», то в «Марине» рядом с гаванью. Конечно, теперь все это выглядело не так, как в те времена, когда Брехт пел здесь под гитару свои сатирические песни о нацистах. И все же Эгаре чувствовал едва уловимый запах изгнанничества. Кафе были для него островками благотворной, живительной суеты в его отшельнической жизни с котом Тссс. Неким суррогатом семьи и призрачной иллюзией Парижа. Исповедальней и пресс-центром, где можно было получить исчерпывающую информацию о закулисной жизни Санари, о новостях рыбного промысла в сезон водорослей или о подготовке петанкистов к осенним соревнованиям. Последние, кстати, оказали ему немалую честь, предложив быть на соревнованиях запасным игроком, бросающим кошонет[73]. Кафе были местом, где Эгаре мог присутствовать в жизни, не привлекая к себе внимания, если не участвовал в разговорах.

Иногда, забившись в самый дальний угол, он болтал по телефону с отцом. Как и в это утро. Тот, услышав о турнирах петанкистов в Ла-Сьота, сразу же загорелся и заявил, что сегодня же надраит свои шары и отправится в путь.

– Только не это, – взмолился Эгаре.

– А-а-а… Понимаю. Ну и как ее зовут?

– По-твоему, это обязательно должна быть женщина, папа?

– Значит, это все еще та самая, что была в последний раз?

Эгаре рассмеялся. Эгаре старший тоже.

– А ты в детстве любил трактора? – спросил Жан.

– Дорогой Жанно! Я и сейчас люблю трактора! А почему ты спрашиваешь?

– Макс познакомился с одной девицей. С трактористкой.

– С трактористкой? Шикарно. А когда мы его уже увидим? Он ведь тебе нравится, верно?

– Кто это «мы»? Твоя новая подружка, которая не любит готовить?

– Ах, чушь собачья! Твоя мать. Да, да, можешь говорить что хочешь. А можешь не говорить. Мадам Бернье и я. Ну и что? Почему я не могу навестить свою бывшую жену? Правда, с четырнадцатого июля… это уже не совсем то, что называется навестить… Она, конечно, другого мнения. Говорит, что это всего-навсего «интрижка» и чтобы я не раскатывал губу. – Эгаре старший захохотал своим прокуренным голосом и закашлялся. – Да чего там! – сказал он, прокашлявшись. – Лирабель – мой лучший друг. Мне с ней хорошо, и она никогда не пыталась меня переделать. К тому же она так прекрасно готовит! Так что я чувствую себя счастливым человеком. А еще знаешь, Жанно, чем старше, тем сильнее желание, чтобы было с кем поговорить и посмеяться.

Конечно, он, не раздумывая, подписался бы и под тремя «составляющими», которые, согласно философии Кунео, были необходимы «для полного счастья».

Во-первых, хорошая еда. А не отрава, от которой становишься мрачным, ленивым и жирным.

Во-вторых, хороший сон (благодаря спорту, трезвому образу жизни и позитивным мыслям).

В-третьих, общение с хорошими, веселыми людьми, которые тебя пусть по-своему, но понимают.

В-четвертых, секс, но это сказала Сами, и у Эгаре в настоящий момент не было желания делиться данной истиной с отцом.

По пути из кафе на работу он часто на ходу звонил матери. Он давал ей послушать ветер, и шум моря, и крики чаек. В это сентябрьское утро на море был штиль, и Жан сказал:

– Я слышал, у тебя в последнее время часто бывает отец…

– Ну, что тебе сказать? Он же не умеет готовить, вот и приходится его подкармливать.

– Бедняжка! А ужин с завтраком?.. И с ночевкой?.. У него что, и кровати своей нет?

– Можно подумать, что мы нарушаем все законы морали.

– Мама, я никогда не говорил тебе, что очень люблю тебя…

– Ах ты, мой милый, милый мальчик…

Эгаре услышал, как она дважды щелкнула крышкой коробочки. Он знал этот звук. В этой коробочке у нее лежали салфетки «Клинекс». Мадам Бернье всегда придавала особое значение эстетике и не забывала о ней даже во время приступов сентиментальности.

– Я тоже очень люблю тебя, Жан. У меня такое впечатление, как будто я никогда тебе этого не говорила, а только все собиралась сказать. Неужели это правда?