Читать книгу "Ни слова правды - Ульян Гарный"

Трансконтинентальные финансовые институты гораздо старше большинства национальных экономик, даже в странах со стабильной политической системой, что же говорить об опереточных режимах стран-калейдоскопов, где режимы и правительства меняются с вызывающим удивление постоянством.

История создателей и покровителей транснациональных корпораций уходит в далекие времена и к древним созданиям…»

Трансляция лекции была прервана, и перед моим лицом выросла каменная шершавая стена. На каплях конденсата играли отблески близкого костра.

Не оборачиваясь, я сказал:

– Здорово, Кондратий! Как жизнь пещерная?

– Жизнь зашибись, может, не такая интересная, как у некоторых штатских, однако ничо, грех жаловаться, – проскрипел в ответ старик, – проходи, присядь, чего как не родной.

– Надоело, что все чего-то знают, а со мной делиться не спешат, еще каждая сволочь побеседовать норовит, причем явно свой непонятный интерес имеет… – начал было я жаловаться на несправедливый мир, но Кондратий меня прервал:

– Погоди, погоди, воин, не части! Времени у нас с тобой мало, чтобы истерики твои выслушивать. Кругом злые бяки, напали и хитрят. Да тебя все облизывают с ног до головы, кого ни возьми! А что всего не открывают, стало быть, резон есть, не просто так, дитятке чего-то недоговаривают, чтобы оно по причине простодырости своей и недалекого ума не проболталось… – Кондратий замолк, отдуваясь и посверкивая глазами, потом неожиданно сменил тон: – Прости, сорвался, Володя, не обессудь, то зависть и страх выхода ищут, вот и понесло…

– Да ладно, понимаю… – не стал и я увлекаться взаимными упреками, – только и ты поставь себя на мое место. То одни наскакивают, то другие, а некоторые так и норовят лизнуть то огнем, то железом. А которые без огня и железа, те еще страшней. От неизвестности мороз по коже продирает так, что лучше бы уж с оружием пришли…

– Слушай, Тримайло, меня внимательно: выбор мы делаем постоянно, а правильный он или нет, только спустя немалое время сказать можно. Далеко ходить не будем, поговорим обо мне. Ты, поди, думаешь, я бог весть какой маг и волшебник. А вот и ошибаешься, я в недавнем прошлом – клиент Плавильни. Я разбойником промышлял с 1789 по 1817 год в Курской губернии. Аккурат до учреждения жандармских команд. Вот лихой поручик полуэскадрона Воловского уезда, Тарареев Илья Кузьмич, буйну голову мне и снес возле села Чесночное отцовской шашкой. Подробности моей смерти оный поручик мне изложил, когда его самого на шестой круг Плавильни закинули. Тока не подумай, что за меня или там дружков моих, нет. За исполнение служебного долга, даже эсэсовцы под амнистию попали: срок свой на втором круге тащат, правда, не все, только те, которые удовольствия от своей работы поганой не испытывали. А поручик уже в возрасте 52 лет, через тридцать лет после нашей памятной встречи, зарубил жену с ее любовником, не вовремя с охоты вернувшись. А после рассудил, что теперь каторга все равно, застрелил тестя, потому как сильно его не любил. Потом хотел еще застрелить сестру жены по той же причине, но полицейские по-другому рассудили: когда ротмистр Тарареев, известный стрелок на всю округу, из дома тестя выходил с дымящимся пистолетом в руке, был тут же убит пятью выстрелами из пяти стволов напуганными стражами порядка. Вот ротмистра в Плавильню и определили, на шестой круг для закоренелых убийц, в основном за убийство тестя и черные мысли про свояченицу[119]. Там, среди печей, и повстречались мы с ним. Закадычными друзьями стали… да. Что же до меня, то история моя как у Опты[120], только с точностью до наоборот. Не успел я раскаяться и покаяние принести, ушел из жизни во время налета, снедаемый кровожадностью и алчностью, да еще и пьяный в стельку. В общем, все по Шекспиру: «Руби его, чтоб он свалился в ад, ногами вверх, весь черный от пороков». Судьбу свою я принял смиренно, и, когда знакомец твой Жбан сотоварищи салазки тугору моему завернули и утащили потехи свои выделывать, я на судьбу не роптал и из повозки ихней выпрыгнуть не пытался. Они тогда на четырех огнедышащих конях передвигались, очень впечатляло. Про шестой круг особо распространяться не стану, скажу только, что не у тещи на блинах, нахватался шилом патоки. Потом японцы стали пачками поступать и с Первой, и со Второй мировой войн. А умник этот Кура[121]стал человеческий опыт изучать и на ус мотать: особенно его заинтересовали японские лагеря военнопленных, где администрация целиком состояла из заключенных. И накатал он грамотную докладную: а не использовать ли, дескать, клиентов Плавилен из старопытуемых для распорядительной работы в канонах. И главное, правильного гуся адскому руководству вывел[122]: на заключенных черняшку тратить не надо, научил паре фокусов и вперед – служить. А чистокровных демонов – на трудные задания, тугорам – непосильные. Там и черняшки побольше, и неквалифицированного труда поменьше: короче, отовсюду выгода. Мысль эта Наичернейшему сиятельству очень понравилась, ему слуги всегда нужны. Кура очередного звания – действительный Энки третьего класса – удостоился, и награду на рог получил, при случае попроси показать, он это очень любит. И на практике плавильные кадры себя показали неплохо: оно и понятно, люди тертые, знающие. А если что не так – будьте любезны мучиться согласно старым приговорам.

Кондратий замолчал, задумчиво глядя в огонь. Я тоже помалкивал, что тут скажешь?

– Теперь, прежде чем главное тебе скажу, ты запомни: и я, и товарищи мои знают, что с ними будет, но помогать тебе готовы во всем, – продолжил пещерный житель, не отрываясь от бушующего пламени.

– За это спасибо, конечно, но вам-то что за резон? – удивился я.

– И то, что со мной случится вскорости, я тоже знаю, но иду на то добровольно и сознательно, – будто не слыша меня, лихорадочно бормотал Кондратий, – человек всегда покаяться может, и просим мы у господа прощения за все деяния прижизненные и посмертные и на тебя Василий уповаем, чтоб ты не ошибся. Ибо верим в то, что если ты спасешься, то и у нас надежда есть. А верим потому, что ты…

В этот момент из костра высунулась огромная огненная рука и сгребла Кондратия, как ком бумаги, меся в бесформенную массу, и утащила его прямо в полымя. Пещерный мой наставник, исчезая в зыбком воздухе, просительно простер ко мне руки и исчез в красном зареве.