Читать книгу "Господи, сделай так... - Наум Ним"

Если быть честным с самим собой, то Сереге эти особенности чехов были очень в строку. Но сейчас он защищал привычный ему мир людей и, понимая эти чеченские качества всем своим сходным нутром, отчетливо видел, что правильный людской закон этому напору противостоять не в силах. Только отморозки, которые совсем без тени понятий, могут с этим справиться, но отморозки — еще худшее зло. Чтобы защитить правильный мир людей, надо уничтожить чехов.

С тем Серега и приехал в Москву, как только точно сформулировал для себя возможности выхода из нынешнего раздрая в братве. Он навещал отстранившихся от текущих дел вчерашних авторитетов и встречался с молодыми нынешними — только со славянами и без сходняков — с глазу на глаз, убеждая подняться всем против чехов…

Неделю спустя он услышал, что российские войска пересекли границу Чечни для установления конституционного порядка. Серега открыл Мешкову тетрадь, где конспектировал выводы своих угнетающих душу размышлений, и прочитал написанную себе напоминалку: “Объявить чехам беспощадную войну”.

Но этого же не может быть! Никто бы не поверил, что существует какая-то связь между затасканной тетрадкой и такими глобальными событиями. Серега тоже не поверил, но что-то в нем надломилось, и сердце беспрестанно покалывал острый осколок. Постепенно он стал отходить от дел, чему прущий отовсюду авторитетный молодняк был только рад.

Через пару лет Серега прочно осел в Богушевске, вздергиваясь к заботам сидельцев только по крайней необходимости. Нашел свою радость в тихой семейной жизни и в неспешном обустройстве дома в покойный уют.

В этот его уют и вломился Мешок самой ранью злосчастного осеннего дня.

— Твои выродки… деда Тихана убили, — в два приема сумел выговорить Мешок, удерживая дрожащими пальцами рук сползающее в рыдания лицо. — А с ним вместе и всех, кто был…

— Какого Тихана?

— Батьку моей Нины…

Мы всегда называли Тихана дедом, даже когда ему было лет сорок. Он жил вместе с дочкой Ниной, которая была младше нас года на три — совсем козявка. В поселке про них говорили “абодва сиротов”. Но Тихан с дочкой жили не в поселке, а далеко за ним, так как был Тихан путевым обходчиком, и, чтобы добраться до его казенно установленного места жительства, надо было пересечь железку, потом петляющей тропинкой пройти по лесу, снова выйти к железке и проскакать по шпалам всего ничего — до места, где проблескивает уже край дальнего озера (куда ты на самом деле и добираешься), а примерно на полпути от этого места к озеру и стоял дом обходчика — прямо у самодеятельно оборудованного пересечения железки и грунтовой дороги. Так что специально к деду Тихану мы не ходили, но по дороге на озеро частенько заворачивали полакомиться вкусными ягодами с его щедрых кустов.

Это был какой-то неугомонный мужичонка. Свой казенный скворечник он перепостроил в нормальный дом с кучей хозяйственных сооружений, наполненных до крыш всякими кудахами да мычаниями. Из-за этих построек его самого считали не совсем нормальным. Дело в том, что в любой момент его могут турнуть с работы, и тогда весь тяжкий труд пойдет прахом — ни продать, ни с собой забрать. Так очень разумно объясняли ненормальность Тихана взрослые пацаны, а сам Тихан только посмеивался себе под нос (как-то будет…) и продолжал мельтешить по хозяйству, растрачивая свои последние силы на то, что когда-нибудь обязательно пойдет прахом…

Но неприятности свалились на обходчика с другой стороны. К его участку зачастили рабочие дрезины, и скоро вдоль железнодорожного полотна возвышались многочисленные штабеля новехоньких шпал. Потом и к дому Тихана подвезли стройматериалы для оборудования стандартного железнодорожного переезда, а прямо на крыжовничьи кусты свалили две огромные кучи камня, чтобы было чем замостить участок грунтовки на переезде. Тихану поручили все эти богатства охранять. Только куда ему было справиться с хозяйственным поселковым людом. Шпалы слизывало в две-три ночи, а пока Тихан выслеживал налетчиков, мотаясь по всему участку вдоль железки, скоммуниздили и ценности, складированные у будущего переезда. Даже каменные кучи стали заметно меньше.

Тихан стал трезвонить во все доступные ему колокола. Он орал в телефонную трубку, брызгая слюной и матом, и не только по железнодорожной связи, но и с поселкового переговорного пункта, где все посетители разом замолкали, наслаждаясь смачной руганью. Отдышавшись от очередного телефонного разговора, Тихан там же сворачивал за угол и уже на почте отправлял куда-то кучу писем, щедро наклеивая марки, превращающие его тревогу в тревоги ценные и заказные.

Начальство не реагировало. Не появлялись ни пронырливые следователи, ни военизированная охрана, ни какие-нибудь письма в ответ. Единственной реакцией на вопли Тихана можно было считать регулярно тарахтящие дрезины с новыми партиями шпал, которые снова так же благополучно испарялись.

Потом Тихан обнаружил в поселке у начальника станции ладный гараж, сложенный из его шпал (почему-то он считал их своими), а у дочки начальника — кассирши на той же станции — за невысоким забором неспешно возводился целый жилой сруб. Из ровных и крепких шпал возводить дома и хозяйственные постройки, конечно, куда быстрей и сподручней, чем из обычного леса, но шпалы же — просмоленные. Тихан искренне недоумевал. Положим, сруб из просмоленных шпал — практически вечен, но как избавиться от вечного же неистребимого запаха?..

Но все эти тонкости никого не беспокоили, кроме самого обходчика.

Тихан стал совсем невменяемым. Он подозревал почтальонов и с ними вместе всех почтовых работников в заговоре. Потом к почтальонам пришлось добавить местного участкового Александра Ивановича с председателем поселкового совета. Скоро в заговорщики попала и вся белорусская дорога со своей железнодорожной милицией. Но в Советском Союзе было очень много руководящих ответственных работников, и Тихан продолжал писать и вопить в поисках кого-то, кто бы не участвовал в заговоре против него и безопасности доверенного ему участка железнодорожной магистрали.

Казалось, что с обходчика даже сползло его слегка поношенное, но симпатичное и хитрованское, никогда не унывающее лицо. Его пытались образумить, но на все «Наплюй!» он только побуркивал под нос постоянное свое: «Как-то будет…» (на самом деле бурчал он на местном наречии куда более точное: «Неяк будзе…»).

К концу осени его сторонились практически все, а потом Тихан запил. И не так, как принято в поселке, а без песен, жалоб, драк, попрошайничества, извинений, юродства, без слюны на подбородке, без битья, что под руку, без веселья и заплетающихся заверений невесть в чем — Тихан запил добросовестно, сурово и страшно…

Малолетняя дочка его выхаживала как умела. Наверное, и сквозь пьяное беспамятство до него домогся ее тихий плач, и Тихан возвернулся с запоя — правда, чуть пришибленным. А весной он снова копошился по хозяйству и службе.

Освободил придавленные булыжниками кусты, а сами камни перетащил на уже зазеленевшие травяные откосы вдоль железнодорожного полотна. Скоро на этих склонах пассажиры курьерских поездов и машинисты бесконечных товарняков читали каменные надписи: «Миру — мир», «Счастливого пути!» и «Урл!». Тихан поленился домостить булыжную перекладину в букве «а», и издали это недоделанное «а» более походило на «л».