Читать книгу "Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта - Борис Николаевич Александровский"

специфической, одному ему присущей фразировкой исполняемого. Он назвал ее в изданных за рубежом мемуарах «Маска и душа» «интонациями». Но секрета, каким путем он создает эти «интонации», он так никому и не открыл.

В последний год жизни Шаляпина ходили слухи о его тяжелой болезни (он страдал белокровием). И, несмотря на это, для всех русских, находившихся в то время за рубежом, явилось полной неожиданностью большое в траурной рамке объявление на первой странице эмигрантских газет: «Сегодня утром после продолжительной и тяжелой болезни скончался Федор Иванович Шаляпин…»

Тысячные толпы устремились на авеню д’Эйло, расположенную в аристократической части Парижа, где среди богатых и чопорных домов парижской буржуазии стоял пятиэтажный дом, принадлежавший Шаляпину.

Жил он безбедно. Кроме крупных гонораров за концертные и театральные выступления, он имел доход от напетых им пластинок, в великом множестве расходившихся по всему свету. Ему, как говорили в эмиграции, принадлежал, кроме упомянутого доходного дома с пятью барскими квартирами, занимавшими каждая целый этаж, еще один доходный дом в Америке и дачи на юге Франции и в Тироле.

Занимал он квартиру в пятом этаже своего дома на упомянутой авеню д’Эйло. За два или три дня после его кончины там побывало несколько тысяч русских парижан и немалое количество людей из французского музыкального и театрального мира. По широкой лестнице посетитель поднимался на пятый этаж, где на стенах обширной площадки висело громадное панно кисти К.А. Коровина, близкого друга великого певца.

Двери квартиры в те дни были раскрыты настежь. Посетитель проходил из холла, заставленного старинной мебелью, в громадную залу, посреди которой стоял длинный и массивный гроб с наглухо забитой крышкой (по французским законам гроб закрывается сейчас же после положения в него тела).

Тяжелое чувство испытывал посетитель, стоя перед гробом великого певца, имя которого навсегда вошло в историю русского и мирового театрального искусства.

Сколько раз этот певец умирал на сцене в «Борисе Годунове», «Дон Кихоте», «Хованщине», приводя в трепет зрительный зал! И какой восторг испытывал зритель, когда после смерти на сцене он возвращался к жизни и выходил на вызовы устраивавшей ему овации публики!

Сейчас – конец всему: больше он уже не встанет и к публике не выйдет…

В полном молчании стояла наполнившая залу толпа, сменявшаяся каждые 5—10 минут. Со стен на посетителей смотрели старинные иконы, которые собирал покойный при жизни, театральные подношения – серебряные венки и лиры. В шкафах и на этажерках – старинный фарфор, бронза, эмаль, серебряные братины и ковши, старинное серебряное оружие.

В день отпевания в церкви на улице Дарю весь церковный двор и вся улица были запружены тысячами людей, говоривших на русском языке. Движение по ней было приостановлено. В саму церковь распорядители похорон пропускали только лиц, получивших пригласительный билет и принадлежавших к ближайшему окружению покойного.

По окончании заупокойной литургии и отпевания похоронная процессия направилась в центр города к зданию парижской Гранд-опера. Был воскресный день. Просторная площадь, в будни запруженная сотнями автомашин и автобусов и оглашаемая ревом автомобильных гудков, в это утро казалась пустынной и тихой. К моменту прибытия похоронной процессии она заполнилась тысячами людей из «русского Парижа».

По решению французского правительства ввиду исключительных заслуг Шаляпина в истории театрального искусства был устроен перед зданием Гранд-опера траурный митинг. Выступали на нем и русские, и французы.

По окончании митинга стоявшая с обнаженной головой многотысячная толпа пропела «Вечную память». У многих глаза были полны слез. Хоронили они не только Шаляпина. Хоронили и свою давно ушедшую молодость. Хоронили свой былой энтузиазм, ночные бдения перед московской театральной кассой, восторги и беснования в последнем ряду галерки Большого театра, горячие дискуссии после шаляпинских премьер «Дон Кихота», «Моцарта и Сальери», «Пира во время чумы», «Мефистофеля» и многого другого.

После митинга процессия направилась на кладбище Батиньоль, находящееся на северной окраине Парижа.

И тут, при последнем прощании с прахом великого русского артиста, у каждого присутствовавшего сверлила в мозгу одна и та же мысль: «Почему этот дорогой для каждого русского человека прах приходится опускать в чужую землю? Почему покойный при своей жизни не смог исправить или не захотел исправить эту чудовищную нелепость – отрыв от своего народа и родной земли?» Сумрачная и молчаливая толпа постепенно расходилась по улицам, переулкам и трущобам окутанного копотью и дымом Парижа.

Прошло пять лет.

Над Францией и всем миром пронеслась буря. Парижские улицы наполнились фигурами в форме гитлеровского вермахта. Однажды в сумерки я проходил по улице Дарю. Из открытых дверей русской церкви неслись звуки церковного пения. Не стоило большого труда распознать, что там идет панихида и что поет хор Афонского в расширенном составе, как это обычно бывало в дни «больших» панихид или других «больших» церковных служб.

Я зашел в церковь, она была наполовину пуста. В полумраке стояли одинокие фигуры с зажженными свечами.

Увидев среди них знакомого музыканта, я подошел к нему:

– По ком панихида?

– Разве вы не знаете? По Федору Ивановичу Шаляпину… Ведь сегодня исполнилось пять лет со дня его смерти.

Мне стало больно и горько. Многотысячная аудитория в недалеком прошлом, мировая слава в течение всей долгой жизни – и почти полное забвение вскоре после смерти.

Прошло еще четыре года. За несколько недель до моего отъезда из Франции в парижской газете «Русские новости» промелькнуло сообщение газетного репортера, посетившего кладбище Батиньоль, о состоянии могилы Шаляпина. Никем не охраняемая и не посещаемая, она поросла травой; крест на ней покосился и был готов рухнуть. Среди массивных мраморных крестов и памятников, ее окружающих, она казалась нищим, стоящим на церковной паперти, рядом с выходящими из церкви разряженными и празднично одетыми богачами. Лишь впоследствии на могиле была установлена гранитная плита.

Я уже упоминал, что среди солистов «русских сезонов» было немало первоклассных вокалистов, частью из старой оперной «гвардии», частью из молодежи, сформировавшейся как оперные певцы и певицы в годы революции и Гражданской войны или же за рубежом. Но мировых имен, кроме Шаляпина и преждевременно скончавшейся великой балерины Анны Павловой, среди них не было.

Говоря о «русских сезонах», нельзя обойти молчанием одного выдающегося русского музыканта, без которого не обходился, кажется, ни один «сезон» и формирование и вся деятельность которого проходили за рубежом. Это А.И. Лабинский, бессменный дирижер, он же концертмейстер, он же аккомпаниатор чуть ли не всех зарубежных русских вокалистов, выступавших на парижской эстраде.

Карьера его как дирижера началась еще в 14-летнем возрасте в Петербурге в последние дореволюционные годы. В Париже он, как и почти все русские музыканты, певцы и артисты, смог проявить