Читать книгу "Эдуард Стрельцов - Владимир Игоревич Галедин"

тюремного «авторитета».

В целом же у А. В. Сухомлинова защитник С. А. Мидовский смотрится грамотным, опытным специалистом, который сразу, без обиняков сообщил подопечному: «Я уже изучил твоё дело. Там всё записано. Конечно, можно было занять иную, более хитрую позицию. Признаваться во всём подряд не следовало (а кто ж мог посоветовать-то, если адвоката не было? — В. Г.), это явно лишнее, но теперь менять ничего не будем, только испортим ситуацию». И чуть позже добавил: «Говорят, лично Хрущёв держит дело на контроле!» Далее Андрей Викторович расскажет о значительной, по его мнению, роли Мидовского в сокращении срока: это уже когда Стрельцова упекут на 12 лет.

Короче говоря, следуя логике книги, два фактора дезорганизовали защиту: непосредственно признание Эдуарда и, конечно, тот «личный» контроль первого лица государства.

Безусловно, недооценивать оба момента нельзя. И я всё-таки не до конца соглашусь с Э. Г. Максимовским, когда он категорично утверждает: адвокат на процессе «топил» Стрельцова. (Хотя позиция Стрельцовского комитета, созданного Эдвардом Григорьевичем, заслуживает несомненного внимания). При этом действительно недурно для начала обратиться к кассационной жалобе, поданной адвокатом по окончании судебного процесса. Вот выдержка из пункта первого столь важного документа:

«По делу известно, что, будучи брошен отцом в 4-летнем возрасте, Стрельцов воспитывался одной матерью, неразвитой, полуграмотной женщиной: несмотря на эти неблагоприятные условия, Эдуард пришёл в столичный спортивный мир скромным, застенчивым, дисциплинированным 16-летним юношей, который не пил, не курил и краснел при замечаниях со стороны тренера».

«Деликатный реверанс» в сторону Софьи Фроловны, видимо, объясняется особой, многократно апробированной тактикой адвоката: подзащитный должен выглядеть несчастнее всех остальных — для чего и родная его мать соответствующе характеризуется. Однако фраза про шестнадцатилетнего... Простите, но это же С. Д. Нариньяни! Что же получается: обязанный по оплаченному, между прочим, ордеру защищать профессионал использует «ударный» материал (подшитый, кстати, в дело вместе с ещё одним, более поздним шедевром) обвинения?

Дальше в жалобе опять на первый взгляд хитро закручено: всякие нехорошие меценаты развратили, потакали капризам, избаловали парня. Только что с этого Стрельцову на суде? От тех «меценатов» в любом случае не убудет. Ну, сняли кого-то с должности — следующую найдут. А молодой талантливый человек сейчас получит, считай, высшую меру. Может, и не стоило так долго о них рассуждать?

При этом Мидовский дело-то своё (что и обидно) знал. В частности, во втором пункте жалобы он весьма точно восстановил события 25 мая:

«Суд не учёл, что одной из причин, толкнувшей Стрельцова на преступление, явилось неосмотрительное, чересчур легкомысленное поведение самой потерпевшей Лебедевой, давшей Стрельцову повод для обращения с ней не как с целомудренной девушкой, а как с доступной женщиной...

В самом деле: едва познакомившись со Стрельцовым и узнав, по её собственным словам, ещё в Тишкове, что он женат, — она тем не менее избирает его своим кавалером, сразу переходит с ним на “ты”, пьёт с ним вино...»

Далее следует уже описанное. Причём Мидовский даже объясняет удар Стрельцова по лицу Марианны резкой болью и рефлекторной реакцией на откушенный ноготь и расцарапанный палец.

Больше того, в жалобе предельно аргументированно разбирается приплетённое дело о скандале на Крутицком Валу 8 ноября 1957 года. Тут адвокат по-настоящему точен, убедителен, доказателен. Наспех выстроенные доводы прокурора разносятся легко и непринуждённо. Так что же, надо согласиться теперь с А. В. Сухомлиновым?

Нет, к сожалению. Сам Андрей Викторович ещё прежде рассказал о том, как добирался до дела Стрельцова, как встретился с бывшим коллегой, заместителем председателя Московского областного суда К. А. Зотиным. Который тихо объяснил ему: «Дело уже изучалось в Верховном суде. Всё оставлено без изменения. Приговор “стоит”. Есть ли смысл опять им заниматься?»

У них, юристов, это веско звучит: «стоит приговор». Потому что приговор тот не Эверест: его можно раскачать, разрушить, опровергнуть даже по прошествии многих десятков лет — примеры были. А уж имея на руках материалы свежего дела, имея живых и здоровых свидетелей, вещественные доказательства, которые не все, возможно, умещались в портфеле «следователя Маркво», многолетний опыт работы конкретно в советском суде, когда с годами неизбежно завязываются чисто человеческие отношения, — умный, мастеровитый защитник и обязан был сделать всё, чтобы приговор «не устоял». Не надо забывать: обвинение поддерживает прокурор, служащий непосредственно государству. Оппонирует же адвокат, который отстаивает конкретного человека в его борьбе за справедливость. Сейчас, например, в деле футболиста он последний защитник. И никакого «вратаря», кроме апостола Петра, дальше не предполагается.

Ведь беспрецедентное количество процессуальных нарушений бросилось в глаза А. В. Сухомлинову через 40 лет (!) после случившегося. А тогда, в 58-м, вывернуть наизнанку омерзительно проведённую следственную работу настоящему юристу (на мой взгляд, то же самое понимал и К. А. Зотин — оттого так мрачно отвечал А. В. Сухомлинову) не составляло труда.

Тот же «след» Караханова, в частности, вовсе не использован в кассационной жалобе. А ведь потребовать дополнительных анализов при одинаковой группе крови — прямая задача любой защиты.

И если бы задействовать абсолютно законный, замечу, механизм, проявить принципиальность и самостоятельность, то от суда можно было затребовать в худшем случае возвращения дела на доследование. А в лучшем — оправдания.

А как же с предопределённостью приговора и с тем обухом, которого плетью не перешибёшь? Вопрос заслуживает дополнительных размышлений. Несомненно, признание Эдуарда значительно облегчило работу обвинению и, соответственно, максимально осложнило защите. Теперь вспомним первый диалог 15 июля. Миловский сетует на то, что парень зря во всём сознался, принимая признание как неизбежную данность. После этого лишение свободы вроде как подразумевается, ибо если по-другому выступить — будет ещё хуже. Так хуже окончательного приговора Стрельцову нет и быть не может! Объявленные 12 лет включили в себя и выдуманную вину (лишних три года) за события ноября 57-го: выходит, что профессионализм Миловского вообще не пригодился.

Пригодиться же, на мой взгляд, мог. Если бы адвокат решился на масштабное противостояние мрачно, тупо идущей по утверждённому пути безликой злобе. Для чего нужно было, конечно, дезавуировать признание на следствии. «Царицей доказательств» чистосердечные каракули подследственного называли за 20 лет до того. Теперь, после XX съезда КПСС, время изменилось. И отчего бы не рассказать на суде, как добивались от футболиста чистосердечного признания? Про обещания, что отпустят тут же, как он снимет, так сказать, грех с души и поедет (по-другому не будет, точно...) на свой чемпионат мира.

Безусловно, то был бы скандал — несмотря на закрытый статус процесса. Ведь потом пришлось бы рассказывать про итоговый обман: он-то сказал, что надо, а его никто не