Читать книгу ""Сивый мерин" - Андрей Мягков"

Потом она вернулась на прежнее место и разрыдалась.

…Ручные часики показывали без двадцати час.

Прошло сорок минут.

Осталось двадцать.

Неужели она потеряла сознание?

Нет, только она, она сама, Екатерина Елина, не Катя-Катюша, а Яблоня и Груша может помочь себе выбраться из этой могилы.

Однажды, очень давно, в детстве, она одна поплыла на лодке удить рыбу. Вырулила на середину реки, зацепила якорь, бросала донки, удочки, спиннинг — это было её любимым занятием — и когда (о счастье, впервые в жизни!) огромная, как ей тогда показалось, рыбина забурлила, забуравила воду, пытаясь уйти с крючка, Катя с отчаянием камикадзе бросилась за борт, лодка перевернулась и она оказалась в стремнине полукилометровой ширины реки. Помощи ждать было неоткуда, и тогда она сказала себе: Груша, если не ты сама — никто тебе не поможет, давай, если хочешь ещё когда-нибудь половить рыбу.

И она выплыла, что было почти чудом.

Катя закрыла глаза, до боли сдавила пальцами голову и попыталась заставить себя отключиться от эмоционального восприятия произошедшего. Только реальные факты. И, по возможности, спокойно. Значит так — что, собственно, случилось? Её не взяли в заложницы, не увезли в Чечню и не бросили в яму с голодными крысами — о такой изощрённой пытке недавно рассказывал ей кто-то из сокурсников. Её привезли в весьма респектабельную, судя по антуражу, контору, может быть, и не государственное, частное, но явно не подпольное учреждение и хотят узнать не какие-то невероятные, совсекретные сведения, а простейшие, на первый взгляд, вещи: кто велел ей сообщить в салоне Нежиной, что Кораблёв жив? Это первое. И второе, где в данный момент находится этот самый Кораблёв, лицо которого Катя, конечно же, прекрасно представляла — известный артист, Ален Делон, такое незабываемо — но вот как она оказалась в ту ночь в его постели, увы, помнила смутно — очень уж кружилась голова, всё представлялось в нереальном розовом свете.

Ответить на второй вопрос не составляло труда: «Не знаю». И все дела. Это была чистейшая правда и потому Катя с лёгким сердцем отмела этот вопрос, как не достойный на серьёзное к нему отношение. Спрашивайте у тех, кто знает, а она тут ни при чём.

Что же касается — кто велел? — тут всё гораздо сложнее.

Даже если бы Мерин не просил её помалкивать о его поручении, Катя без труда догадалась бы, что за этим стоит что-то не совсем обычное. Если обратились к ней, случайному, в общем-то, человеку, значит действительно другого выхода у этого смазливого недоумка не было. Значит таится здесь что-то секретное.

Это раз.

А во-вторых — подобное посвящение в святая святых всемогущей, известной на всю страну организации — разве это не свидетельство полного и безоговорочного доверия к ней, Кате Елиной? Разве не признание её абсолютной неподкупности и честности?

И вообще, если называть вещи своими именами, разве это не завуалированное, пусть и столь неуклюже, признание в любви?

Она достала из сумочки зеркальце: красные, опухшие глаза, размазанная по щекам тушь, на выбеленном до синевы лице отвратительная яркость ненавистных веснушек. Подумала: «И кому может понравиться такое уродство? Пусть себе — „царская“ — так „царская“. Какая разница? Сейчас главное — набрать в рот побольше воды и молчать».

«Ты что — воды в рот набрала?» — часто говаривала ей бабушка, когда она упрямилась и не отвечала на вопросы.

Господи, когда это было?! А теперь…

Недавняя готовность к сопротивлению вдруг исчезла, уступив место вязкой апатии. Всё тело разом обмякло, потяжелело, уснуло.

Голос донёсся откуда-то издалека, Кате показалось даже, что обращались не к ней.

— Ну что, надумала?

Она открыла глаза — амбал по фамилии Мудякин склонялся к самому её уху.

— Я говорю — надумала? Где этот Кораблёв? Где, я спрашиваю? ГДЕ?!

Ответить на этот вопрос не составляло труда: «Не знаю». И всё тут.

И это была бы чистейшая правда, но Кате почему-то и этого говорить не хотелось. Она уже набрала в рот воды.

Амбал поднёс к её лицу банку с прозрачной жидкостью.

— Отвечай, сука, б…дь, по-хорошему спрашиваю. ОТВЕЧАЙ!

И случилось то, чего она ждала и боялась больше всего: холодная влага больно ударила ей в лицо, обожгла лоб, щёки, шею…

«Молодец, что закрыла глаза», — успела похвалить себя Катя, прежде чем потеряла сознание.

_____

Раздражение Аликпера Рустамовича Турчака приближалось к своей наивысшей отметке и вот-вот грозило перерасти в бешенство: ни на что не способны эти проклятые мордовороты, ни одно задание выполнить по-человечески не в состоянии. Полдня прошло, а воз и ныне там: подонок как сквозь землю провалился. Казалось бы — ну куда ему, полуживому, деться, тем более что все больницы, госпитали и прочие лечебные заведения для него отныне и навсегда заказаны. Остаются друзья-товарищи-подруги. Вот они, все его служебные связи, давние и недавние, б…ди-любовницы, школьные, институтские и прочие знакомые-раззнакомые — вот они все как один перед Аликпером Рустамовичем на листочке: не далее как вчера только по этим самым бумажкам нашёл он до сердечной боли ненавистного ему Кораблёва на квартире у Нины Щукиной. План, тщательнейшим образом разрабатываемый год без малого, выполнен процентов на 90: король фармакологии если ещё не кормит червяков, то в ближайшее время делом этим обязательно займётся; полный пакет акций (предлагали же половину — нет, жадность обуяла, а ведь ещё один хитрый еврей, помнится, наставлял — делиться надо) — вот он, полный пакет акций, не где-то на горизонте маячит сомнительной приближённостью, а в кармане почти, в осязаемой доступности, так что обеспеченные миллиардами долларов раскрашенные бумажки ждут и вот-вот дождутся своего нового хозяина в лице Аликпера Турчака (извольте тогда, господа, совсе-е-ем по-другому любить и жаловать). Всё — не без трудностей, разумеется, не без седых волос и сердечной недостаточности, рисковать здоровьем пришлось и не раз, без этого большие деньги в руки не даются, так вот — всё как нельзя лучше в результате сложилось, всё, казалось бы, в его власти и заветная цель — смысл всей жизни — вот-вот (хватило бы только терпения) — откроет ему свои объятия. И вдруг — по вине каких-то двух тупорылых бандитов он может навсегда лишиться Любы. ЕГО ЛЮБЫ! НЕТ!!!

Турчак так стремительно бросился к входной двери, такой силы ударом ноги распахнул её, так молниеносно исчез из приёмной, что длинноногая секретарша с ужасом подумала об очевидном приближении конца их мирной, налаженной жизни — таким шефа она ещё не видела никогда.

Председатель совета директоров знал за собой грех: в моменты кипения разума — к счастью, с ним это случалось нечасто — он готов был на самые крайние поступки, вплоть до безрассудства. Конкуренты и прочие доброжелатели, которым несть числа, знали об этой его ахиллесовой пяте и всякий раз умело обращали необузданность темперамента московского Хозяина игорного бизнеса в свою пользу. Много примеров тому, когда из-за патологической горячности судьба его висела на волоске. Он очень хорошо знал за собой эту, как он называл, «национальную болезнь», сколько себя помнил — боролся с недугом и даже с годами, казалось, преуспел…