Читать книгу "Зимний зверь - Елизавета Дворецкая"

– Богиню! Да! – Илойни был явно благодарен, что она подсказала ему забытое слово. – Да, богиню! Ауринко-Тютар! Ты понимаешь, да? Теперь мы веде… вести тебе домой! Ильма-Маа!

– Да нет же! – убеждала Веселка. – Я не богиня! Я просто девушка, отец мой в Прямичеве живет, торгует… У меня братья, сестры… Я не богиня! Как же вы спутали? Как же можно?

– Ты – Валой-Кевэт! – с не меньшим убеждением твердил Илойни. – Вуори был… спросить Юмали! Юмали сказать, где искать тебе! Мы искать тебе и спасти!

Перед домом уже ждала дружина с оседланной лошадью для Веселки, и больше времени для расспросов не оставалось. Да Веселке и узнанного вполне хватило. Мысль, что ее здесь приняли за богиню весны, так потрясла ее, что Веселка даже не могла смеяться над ее нелепостью. Личивины были так убеждены в своей правоте, смотрели на нее с такой радостью, так гордились, что сумели найти ее, отбить у Сивого Деда и теперь везут куда-то, куда, по их убеждению, ей и надо попасть, что она не смела даже мысленно спорить. Их убеждение было в пугающем согласии с ее собственным ощущением, что она теперь живет за кого-то другого. Как это случилось? Где, когда ее подменили? Этого она не знала, но то, другое существо, которое она давно уже в себе замечала, все больше завладевало ее судьбой. Все события последнего времени уже не имели отношения к Веселке, дочери Хоровита; она ступила на дорогу чужой судьбы. И эта другая судьба несла ее, как река, не обращая внимания на страхи и желания прежней Веселки.

Еще три дня ее везли по заснеженным лесам, по рекам и прогалинам; Веселка диву давалась, как личивины находят дорогу в глухом лесу, где даже солнца не видно, но для них это не составляло трудности. Недаром они, как она выяснила по пути у того же Илойни, сами себя зовут не личивинами (так их прозвали говорлины за пристрастие к звериным личинам, без которых они не мыслили себе ни одного похода), а «метсане», что значит «сыновья леса». Говорлинов же они называли «пелтане», то есть «полевые люди».

На вопрос, долго ли ехать, Илойни показал три пальца, и Веселка понадеялась, что это все же три дня, а не три месяца. Ночевали по пути в личивинских поселках, но после третьего ночлега, перед полуднем, Веселка увидела совсем иное жилье. Река вдруг вывела их из леса на открытое пространство, и на берегу показалось городище – вполне обычное городище, какие стоят на всех говорлинских реках. Личивины направились прямо к воротам. На забороле мелькали фигурки, ворота стали раскрываться.

– Метса-Пала! – Вожак личивинов обернулся к ней и с гордостью показал плетью на ворота.

– Он здесь живет? – тревожно ахнула Веселка, и напуганная близкой встречей, и изумленная тем, что загадочный лесной князь живет в простом говорлинском городище, а не в какой-нибудь норе в глухой чаще.

– Нет. Ты скоро все знать, – сказал ей Илойни, и она замолчала.

Ворота с зубастыми волчьими черепами на столбах были уже совсем близко. Сейчас она и без вопросов все узнает.

Дружина въехала в ворота, и Веселка оказалась во дворе, который ничем не отличался от привычного ей: прямо на нее смотрел обычный терем, крыльцо с резными столбами, волоковые окошки клети с серыми клочками дыма возле полуоткрытых заслонок. По сторонам виднелись амбар, баня, колодец, вдоль внутренней стены городища выстроились избушки с хлевами и конюшнями – все как везде. Очень похоже на Убор и совсем не похоже на жилище лесного духа-оборотня. Говорлинская сторожевая застава на межах с чужим племенем, да и все!

Изо всех избушек спешили люди: мужчины по большей части были говорлинами, женщины – личивинками, а на любопытных детских личиках перемешались черты обоих народов. На лошадей лаяли личивинские большие собаки, похожие на волков.

На крыльцо вышел молодой мужчина с черными сросшимися бровями и небольшой темной бородкой, и все прочие расступались перед ним, как перед хозяином.

– Урхо! – крикнул он и добавил несколько личивинских слов, но Веселка не сомневалась, что перед ней говорлин.

Ее сняли с седла и подвели к крыльцу. Увидев ее, чернобровый удивился и перевел взгляд на Урхо, который уже что-то объяснял ему по-своему.

– Матушка! – вдруг закричал чернобровый, оглянувшись в сени. – Тайми, боярыню позови!

– Человек добрый! – взмолилась Веселка, не в силах больше выносить неизвестности. – Скажи мне наконец, куда я попала!

– Сейчас! – Чернобровый бегло ей кивнул. – Не бойся, не обидим. Сейчас моя жена подойдет. Тайми! – Он опять обернулся к раскрытой двери в сени. – Слышишь? Боярыня там идет?

Из сеней выскочила молодая женщина, белолицая, миловидная, с пушистыми рыжеватыми бровями и желтовато-зелеными глазами. Чернобровый кивнул ей на Веселку и сказал что-то; женщина спустилась с крыльца и взяла Веселку за руку.

– Идем, милая! – ласково позвала она. – Не бойся, никто тебя не обидит.

Веселка пошла за ней с чувством такого облегчения, будто вернулась домой, и испытывая к этой незнакомой женщине такое радостное и теплое расположение, точно это была ее родная сестра. Любой говорлин после личивинских лесов казался ей родичем: что бы ни было, теперь вокруг нее соплеменники, говорящие с ней на одном языке. После напряжения последних дней чувство полной безопасности навалилось на нее, как пуховая перина, так что даже ноги ослабели. Она словно бы выплыла из бескрайнего моря на твердый берег, и хотелось плакать от радости, не веря такому счастливому чуду.

Женщина привела ее наверх, в горницы, и Веселка с истинным наслаждением осматривала светлое, гладкое дерево пола, стен, потолка, где только на самом верху была черная полоса густой сажи, а ниже белели шитые покрышки на ларях и ларчиках. Здесь было тепло от маленькой печки, сложенной из камня и обмазанной глиной; у дальней стены стояла широкая лежанка, покрытая беличьим одеялом, висела колыбель с вырезанными на боках солнечными знаками и вышитой пеленой. Черноглазая девушка-личивинка держала на руках новорожденного младенца, и по тому, как молодая хозяйка, войдя, первый взгляд кинула на него, Веселка поняла, что это ее ребенок. Мальчик лет двух ползал по расстеленной на полу медвежьей шкуре, возя деревянную лошадку и издавая звуки, похожие на ржание. Все это так напомнило Веселке дом, Прямичев, ее семью, что на сердце стало легко, горячо, и даже слезы выступили на глазах от боли и радости.

Хозяйку не меньше Веселки мучило любопытство: не каждый день личивины из дальнего рода привозят сюда говорлинскую девицу, одетую в дорогущую кунью шубу! Но гостья выглядела такой усталой и измученной, что расспросы пришлось отложить: первым делом хозяйка дала Веселке теплой воды и полотенце с гребнем, предложила истопить баню, потом послала за кашей, пирогами, киселем. Между делом она рассказывала, и вскоре Веселка узнала хотя бы то, куда попала и кто здесь живет.

Городок назывался Межень и стоял на меже трех племен. Позади остался исток Турьи, принадлежавшей дремичам, а впереди начиналась Волота, река дебричей. Личивинские леса примыкали к истокам той и другой реки. Городок был поставлен всего три года назад и принадлежал дебрическому князю Огнеяру Чуроборскому. Здешним посадником был Кречет – тот чернобровый воевода, которого Веселка видела во дворе. Саму боярыню, его жену, звали Лисичкой; она была родом из ближних к Меженю дебрических окраин. Поженились они три года назад, когда князь Огнеяр построил город, и у них уже было двое детей: Тополек и Пчелка. Последнее хотя и не имело прямого отношения к делу, но было сообщено и выслушано с таким же удовольствием.