Читать книгу "Чуроборский оборотень - Елизавета Дворецкая"

«Ищи его! – горячо убеждала ее сестра Милава, а сама смахивала со щек непонятные слезы. – Ты его любишь – ищи, зови, он твой голос услышит, дорогу домой найдет! Ищи!»

И Малинка поверила ей. Тягучая тяжелая тоска, томившая ее зимой, весной превратилась в беспокойство, которое не давало ей сидеть на месте, звало куда-то далеко, требовало что-то делать.

Близился вечер, из чащи тянуло холодом, угрюмые серые тени бродили вокруг. Зимерзла не так уж далеко отошла еще от земного мира, повсюду лежал стылый след от ее снежной шубы. Малинка заторопилась. Она знала, в какую сторону ей идти, но вокруг все так же теснились стволы, не было знакомых примет. Малинке уже не раз за время ее поисков приходилось ночевать в лесу, прямо на еловых лапах, уложенных на холодной мокрой земле, но это бывало далеко от дома. Сейчас же она была, по своим расчетам, поблизости от займища, и ей хотелось попасть домой, обогреться, высушить одежду, успокоить мать. Ей уже виделся дым от можжевелового костра в воротах, через который ее каждый раз заставляла проходить бабка Бажана. Натерпевшись горя и тревог за зиму, старуха хотела быть уверенной, что на займище явилась не какая-нибудь нечисть в облике Малинки. Мать причитала, приговаривала, что Малинка простынет в лесу и умрет, как Горлинка, горько плакала над спящей дочерью, но Малинка не замечала ее слез – даже во сне она продолжала искать. И никакая хворь за всю весну ни разу не пристала к ней – ее словно отгонял тот внутренний огонь, который Малинка несла в себе. Женщины смотрели на нее с печалью и сожалением, как на безумную, и шептали, что прежней ей уже не бывать. А Малинка и не могла стать прежней – вдова, не успевшая сделаться женой, обрученная с волком.

Выйдя на небольшую поляну, Малинка вдруг остановилась и горестно ахнула. Здесь она уже была, эти два дерева – кривую березу, почти обвившуюся вокруг тонкой ели, – она уже сегодня видела. Подойдя ближе, Малинка устало прислонилась к березе, к холодной мокрой коре, словно хотела убедиться, что ей не мерещится. Заблудилась. Лесной Дед взялся водить, кружить на одном и том же месте. Проснулся и вот забавляется.

– Леший-батюшка! – вслух, устало и жалобно попросила Малинка. – Не томи меня, пусти до дому! У меня ведь и так горе какое!

Никто ей не ответил. Немного передохнув, Малинка оторвалась от дерева и взялась за пояс, хотела снять полушубок и вывернуть его наизнанку.

За деревьями мелькнул огонек. Малинка крепко провела рукой по глазам, стряхивая навернувшиеся слезы, но огонек не исчезал. Казалось, что он совсем близко. То ли это костер, то ли… что? Ноги сами понесли ее за огоньком. Малинка шла и шла, спотыкаясь в сумерках об узловатые еловые корни, но огонек не приближался, словно убегал от нее. Он был не внизу, как положено костру на земле, а парил в воздухе на высоте человеческого роста. Он казался таким теплым, приветливым, по краям желтого огненного шара перебегали прозрачные голубоватые волны.

– Ой, Дед! – охнула Малинка и закрыла глаза руками, чтобы не видеть. Вдруг она сообразила, что это такое. – Не пойду дальше! – вслух сказала она и остановилась. – Болотный огонь. Мары* меня в болото манят. Не пойду. Дед, помоги, нечисть, рассыпься, гром на тебя!

Было тихо. Малинка медленно опустила руки – огонек исчез. Облегченно вздохнув, девушка огляделась. Сумерки все сгущались, лес вокруг казался непроходимым и чужим, деревья сомкнулись кольцом вокруг нее. Она и не знала, что вблизи займища есть такие глухие уголки, которых она совсем не ведает. Но теперь нечего было и думать сегодня найти дорогу домой. Приходилось смириться с мыслью провести эту ночь в лесу. Отыскав взглядом темное пятно невысокой елочки, Малинка наломала лапника и устроилась под деревом, где было местечко повыше и посуше. Холодные жесткие иглы кололи ее даже через две рубахи, пробирала зябкая дрожь, но Малинка вздохнула от жалости не к себе, а к Быстрецу. Ведь уже почти полгода, много-много холодных дней и ночей он бродит в лесу без приюта, его нигде не ждет дом, родня, горящий очаг. Он забыл вкус и запах хлеба. И нет у него даже слов, чтобы воззвать к богам и предкам, – только волчий вой.

Усевшись на кучу лапника, Малинка положила рядом узелок, в котором носила с собой старую рубаху Быстреца и кусок хлеба, испеченный ее руками. Когда хлеб черствел совсем, она оставляла его на пне Лесовикам, а дома пекла новый. Узелок помогал ей не падать духом даже в такие вот одинокие холодные ночи, напоминал, ради чего она здесь. Когда-нибудь это случится – качнутся ветки, к ней выйдет волк, который взглянет на нее знакомыми глазами и отзовется на родное человеческое имя.

По вершинам деревьев что-то прошелестело. Малинка вскинула голову и замерла, в ужасе прижала к себе узелок.

По самым верхним ветвям из глубины леса прямо к ней шли невесомые человеческие фигуры в длинных рубахах, окруженные голубоватым сиянием, как болотные огоньки, – бородатые старики, согнутые старухи, молодые девушки в пышных свадебных венках. Прямо в душу ей повеяло леденящим холодом иного мира – мира умерших. Малинка сжалась в комочек, спрятав на груди узелок, как драгоценность. Кричать было бесполезно, бежать некуда, оставалось только затаиться и ждать, надеяться, что ее не заметят и не тронут. Ах, отчего она хотя бы не попыталась развести огонь!

Голубоватое светящееся пятно появилось над землей, меж темнеющих в серых сумерках стволов. Пятно росло, очертания его делались яснее, и Малинка различила фигуру старухи в длинной рубахе; по подолу, по рукавам и плечам, по седым волосам ее пробегало голубоватое холодное пламя. Старуха медленно шла к ней; Малинка почти не дышала от ужаса, сердце ее стучало так громко, что стук отдавался в ушах. Она узнала черты своей бабки, умершей, когда Малинка была еще маленькой.

– Внучка! Иди, иди со мной! – глухо раздалось над ее головой, но призрачная старуха не открыла рта, глаза ее под седыми бровями смотрели мимо Малинки. – Я тебя домой выведу! Иди!

Светящейся рукой старуха манила ее к себе, но Малинка не шевелилась, только крепче прижимала к себе узелок. Она не звала бабку. Это мары или болотные духи заманивают ее в облике умершей родни. Теперь она осознала, как опасна ей наступившая весна: проснулась земля, проснулись духи предков, но вместе с ними проснулась и всякая лесная нечисть, пережидавшая зиму в подкоряжных норах.

– Сгинь, сгинь, рассыпься! – онемевшими губами шептала Малинка. – Дед, помоги!

Не дойдя до нее несколько шагов, старуха исчезла, рассыпалась голубоватыми искрами. Малинка перевела дух, но между деревьями снова засветился желтый огонек в голубоватом венце. Малинка зажмурилась, но желтое сияние проникало и через опущенные веки, через ладони; даже спрятав лицо в коленях, она ощущала это желтоватое свечение.

– Нет, не пойду! – шептала она, стараясь заслониться локтем, но напрасно. – Дед, Дуб, помогите! Рассыпься! Сгинь!

Но руки и ноги не повиновались ей, неведомая сила подняла ее и понесла через темнеющий лес вслед за огоньком. Малинка не хотела идти, цеплялась за мокрые стволы, но чья-то жадная неукротимая сила влекла ее. Она не видела ничего вокруг, кроме желтого пятна в голубом венце, ни один звук не достигал ее слуха, она не осознавала себя, не видела, куда попала, только в дальнем уголке ее сознания бились страх и отчаяние бессилия перед этим притяжением.