Читать книгу "Почему маму всё достало - Джилл Симс"

– А что это было, что это за женщина с книгами? – как бы невзначай спросил Колин.

– Моя бывшая золовка, пишет стихи о своем исподнем и всем, что под ним.

Колина передернуло.

– Знаешь, в каком-то смысле я завидую Луизе, – широко зевая, сказала Ханна.

– Завидуешь? – удивилась я. – Как можно ей завидовать? Она же омерзительна. И не моется никогда!

– Ну и что, – ответила Ханна. – А ей на это наплевать! Она думает только о себе, чудовище, а не женщина, и тем не менее она никогда в себе не сомневается, не переживает ни за детей, ни за себя, не беспокоится, правильно она живет или нет. Луиза бесконечно уверена в себе, и даже если ее разворачивает на 180 градусов, она никогда не признает, что была неправа; просто скажет себе, что нашла другой путь, еще лучше прежнего. Должно быть, хорошо жить с такой самоуверенностью вместо постоянных сомнений и переживаний, а правильно ли ты поступаешь, все ли ты сделала как надо, не проебала ли ты свою жизнь.

– Господи, – сказала я. – Я понимаю, о чем ты. Никогда бы не подумала, что скажу такое, но в каком-то смысле я бы хотела быть как Луиза, относиться ко всему легко. Да, ты права. Иногда я жалею, что не могу жить так, как она.

Тут на кухню ввалилась толпа оголодавших подростков, в облаке удушающих паров лака для волос (девочки) и дезодоранта (мальчики), с густой массой блестящих отутюженных волос (девочки) и торчащими в разные стороны несуразно большими конечностями (мальчики), налетели, как саранча, на еду и так же стремительно унеслись восвояси, оставив нас чихающими и кашляющими от их природных запахов и искусственного парфюма.

– Мы тоже такими были? – пораженная напором юности, спросила я у Ханны. – С таким же бешеным метаболизмом? – наблюдая, как наши дочери заглатывали горстями переслащенный, тошнотворный попкорн, а сыновья требовали разогреть им пиццу, потому что они прямо подыхали от голода.

– Просто невероятно, да? – поражалась Ханна. – Такие шевелюры у всех. Такие здоровые легкие, могут дышать хоть какой химией и ничего, только жрать им подавай. Лукас, по одной пицце на каждого! ПО ОДНОЙ! Эмили, боже мой, остановись! Ты с ума сошла, что ты ешь? Нутелла, варенье, кленовый сироп – и все это на мороженое? Тебе же будет плохо. Зубы испортишь. Все же на брекетах останется. Я же не для этого кучу денег отвалила на твои брекеты!

Слишком много народу на слишком тесной кухне. Девчонки начали визжать, потому что мальчишки стали кидать в них чипсами и ржать как кони, в этом гвалте крики Ханны и Сэма, пытавшихся оказать хоть какое-то родительское давление на своих детей, тонули без следа.

«Пойду курну», – подумала я.

После кухонного хаоса и бедлама на улице было очень тихо, только лишь сонные курицы нарушали ночную тишину своим недовольным кряхтением.

Я прислонилась спиной к яблоне, зажгла сигарету, вдохнула дым и погрузилась в свои мысли. Яблоня была какая-то корявая и опираться на нее было неудобно, поэтому я присела на скамейку. До меня вдруг дошло, что это мой первый день рождения без папы, и мне стало жутко, потому что раньше было не так. Я задумалась, а что бы он сказал, найдя меня здесь, спрятавшейся в тишине ночного сада от неуемного шума и криков детей. Подозреваю, он бы сказал мне что-то вроде «соберись: либо ты их всех сейчас разгонишь по домам, либо смирись и терпи, а прятаться от людей и жалеть себя не надо». Его слова звучат у меня в голове: «Эллен, жизнь-то одна. Другой не будет. Зачем тратить время на пустые сожаления? Что можешь поменять – меняй, а чего не можешь изменить, прими и живи дальше. Так что выше нос, выпей еще стаканчик и живи тем, что у тебя есть, и не скули о том, чего у тебя нет». Он был бы прав, как всегда. Я глубоко вздохнула. Блин, в курятнике надо было бы прибраться…

Задняя дверь открылась, и из кухни появился Сэм, в одной руке у него была бутылка, в другой – бокалы.

– Ты как? – спросил он.

– Я в порядке, – твердо ответила я.

– Ты всегда так отвечаешь. Мне кажется, что у нас, британцев, это в крови. «Как ты?» – «У меня все в порядке». «Да, только у тебя нога отвалилась» – «Пустяки. Это пройдет, заживет как на собаке, не о чем беспокоиться!» Может, это все из-за Монти Пайтона?

– Может, и так. Только у меня действительно все в порядке!

– Видишь, что ты делаешь? Заладила одно и то же, только я-то вижу, что у тебя не все в порядке, что бы ты ни говорила. У тебя выдался тяжелый год, дорогая моя. Сперва ты разводишься, потом переезжаешь, потом еще такой удар, который в некрологах описывается как «невосполнимая утрата». Наверное, это самые тяжелые испытания, что выпадают нам в жизни, а у тебя они последовали друг за другом, и все в один год. Я знаю, что ты всегда идешь до конца, что бы ни случилось, но сейчас это чересчур даже для такого сильного человека, как ты. И ты ведь даже не говоришь об этом. Об отце ни разу не говорила со дня смерти, о своих чувствах не сказала ни слова. Саймон вообще запутался, у вас с ним то вверх, то вниз, и бедняга не понимает, что происходит. Джек еще… что там у вас с ним? Естественно, мы не стали его звать, потому что не знаем, сообщила ты о нем своим детям или нет, а у них мы не могли спросить. Мы переживаем за тебя. Может, ты хочешь чем-то поделиться, поговорить по душам?

– Нет. У меня все в порядке. Мой папа – что сейчас о нем говорить, ничего же нельзя изменить, ведь так? Саймон… я бы хотела остаться с ним друзьями, но пока это сложно. Джек сегодня на дежурстве. Минут десять назад он прислал сообщение с поздравлениями и извинениями, что не поздравил раньше, потому что оперировал лабрадора, доставал камни из желудка этого глупого пса. По-моему, пес не дурак, просто хотел уйти из жизни. Джек написал, что это тот же самый пес, которого он оперировал на прошлой неделе, только тогда он проглотил что-то другое…

– Мы же хотели о тебе поговорить, а ты тут про лабрадоров рассказываешь, – прервал Сэм, – и потом у лабрадоров есть тяга глотать все, что может их убить. А про твоего отца нужно говорить – конечно, тут ничего уже не поделаешь и не изменишь, но лучше выговориться, чем держать все в себе. Ты же по нему скучаешь, скажи.

Я вздохнула. Честно, мне было бы проще говорить о лабрадорах.

– Ты знаешь, я сейчас его вспоминала, думала, что бы он мне сказал, увидев меня тут одну. Он бы не хотел, чтобы я сидела и скорбела, – наоборот, он бы хотел, чтобы я была деятельной и не унывала, – и мне его не хватает, я всегда могла рассчитывать на его поддержку. Безусловную и абсолютную. Я ведь думала, что Саймон будет всегда меня поддерживать, с ним не получилось, зато я знала, что мой папа всегда меня поддержит, всегда будет верить в меня, что бы ни случилось, а теперь его нет. Я одна. Совсем. Когда я развелась с Саймоном, папа сказал, что гордится моим поступком. Все остальные говорили мне, что я сошла с ума, что я драматизирую, что я рубила сгоряча. Но папа заверил меня, что я поступила правильно и что я справлюсь. А что теперь? Никто больше не будет любить меня так, как любил меня мой папа. И от этого становится страшно. Страшнее, чем развод. Страшнее, чем что угодно. Ну разве что если с детьми что-то случится. Быть одной очень страшно. Знаю, что не должна этого бояться. Я каждый день себе твержу, что я сильная и независимая женщина. И знаю, что по сравнению с другими людьми во всем мире мне еще крупно повезло, у меня есть крыша над головой, мы с детьми не голодаем, но мне все равно страшно оттого, что нет надежного тыла… если вдруг что случится… не на кого опереться.