Читать книгу "Нежная война - Джулия Берри"

Бобы на ужин. Хорошие времена.

Эмиль научил Обри, как выживать на фронте. Различать все виды тяжелых снарядов, а также знать разницу между взрывами и газом. Как прятаться на открытой местности и отличать шум ветра в листве от крадущегося неприятеля. Как нагреть консервную банку и опустить туда собранных с одежды вшей, чтобы они подпрыгивали, как попкорн.

В Маффрекуре, где стоял их лагерь, Обри нашел пианино в разрушенной таверне. Оно было не в лучшем состоянии, но Обри, вместе с другими солдатами роты «К», устроил для Эмиля целое импровизированное представление.

После этого Эмиль начал хвастать своим товарищем-пианистом перед всеми, с кем заговаривал. Наблюдая за тем, как эти poilus танцуют под свой первый джаз, Обри с трудом сдерживал смех. Обри научил их фокстроту, чтобы в случае преждевременной смерти они не выставили себя дураками перед райскими вратами, танцуя как компания клоунов с тяжелым артритом.

До того, как тринадцатого апреля 1918 года их отправили в траншеи, Обри выступал каждый вечер. Эмиль так ловко организовывал концерты, что после войны мог бы стать антрепренером. Он точно знал, как привлечь зрителей. А Обри нравилось всеобщее внимание.

В Шампани было спокойно, и они считали себя везунчиками. Они не слышали военных барабанов, грохочущих над северными траншеями. В основном, они скучали, не зная, чем себя занять. Кроме смерти Джоуи, единственной болью в сердце Обри было молчание Колетт. От нее так и не пришло ни одного письма.

Афродита

Любая работа подойдет – 29 марта, 1918

Хейзел с Колетт молча бродили по улицам Парижа, взявшись за руки и оплакивая свои утраты, но уже через неделю им пришлось взглянуть в лицо реальности и найти военную работу. Любую. Какую угодно.

Это было непросто.

Все хотели знать, что бельгийка и англичанка делают в Париже. Наверняка они уже занимались военной работой, но чем именно? Почему у них нет рекомендаций? На прошлом месте работы у них возникли какие-то проблемы?

Колетт с головой ушла в свое горе и не могла выболтать для них рабочие места, а Хейзел не умела давать неопределенные, уверенные и не совсем честные ответы. Приемные комиссии видели ее насквозь и отклоняли ее кандидатуру.

Наконец, они нашли организацию, которая отчаялась настолько, что принимала любую помощь. Это была черная, низкооплачиваемая работа, на которую не согласились бы другие волонтеры. Такое не одобрили бы ни родители Хейзел, ни тетя Соланж. Но это все, что им удалось найти. Их работа никак не содействовала победным достижениям и не помогала солдатам.

По крайней мере, союзническим солдатам.

Они начали работать на кухне в отделении Красного Креста, которое отвечало за концентрационные лагеря для немецких военнопленных.

Аид

Розовая комната – 12 апреля, 1918

Тишина напугала Джеймса. Тишина и чистота.

Его простыни были белыми и идеально отглаженными. Голубая пижама оказалась приятной на ощупь.

«Я умер, – подумал он. – Это небеса».

Больница – это небеса?

Освещенная солнцем комната оказалась чистой и опрятной, а стены были покрашены в розовый цвет. На прикроватном столике стояла ваза с ромашками. Никакого артиллерийского обстрела, только шум города за окном.

В комнату вошла медсестра. На ней было серое платье, белый передник и короткая красная накидка. На руке медсестры белела нашивка с красным крестом, а ее волосы были спрятаны под белой косынкой.

– Ты очнулся, – сказала она. – Хочешь воды?

Они налила ему стакан, и он осушил его одним глотком. Когда вода оказалась у него на языке, он понял, как сильно пересох его рот. Джеймс протянул ей стакан, и она снова наполнила его водой.

– Какой сегодня день? – спросил он и не узнал свой хриплый голос.

– Двенадцатое апреля, – ответила она.

Он покачал головой. Двенадцатое апреля. Сражение… когда оно было?

Воспоминания о траншеях обрушились на него, как лавина. Нет, нет, нет, нет.

Медсестра коснулась его руки своими холодными пальцами и убрала ему волосы со лба.

– Все хорошо, – сказала она. – Здесь ты в безопасности. Совсем скоро ты встанешь на ноги.

– Где я? – прохрипел он.

– Ты в военном госпитале Модсли, – объяснила она. – В Камбервелле, на юге Лондона.

Лондон. Он снова в Британии. Хейзел. Розовые стены напомнили Джеймсу о ней.

Медсестра дала ему тарелку с картофельным пюре, курицей, кремовым соусом и консервированным горошком. После траншейной провизии это казалось невероятным деликатесом.

– Давай-ка посидим в этом симпатичном кресле у окна? – Медсестра помогла ему подняться. – Вот так, – она поставила поднос ему на колени. – Еда вернет тебе силы. Потом можешь посмотреть в окно, на деревья. Это пойдет тебе на пользу.

Медсестра ушла. Он зачерпнул немного пюре и поднес ложку ко рту. Его мама готовила гораздо вкуснее, но после пресной тушенки ему показалось, что это пюре было достойно самого короля. Затем он принялся за курицу, подлавливая горошинки кончиком ножа. Этот нож почти не резал. Джеймс понял, что находится в психиатрической лечебнице. Нельзя выдавать острые ножи сумасшедшим.

Это объясняло и доброе отношение, и розовые стены, и милую медсестру. С ним обращались бережно, как с младенцем. Еда, которая только что казалась ему пищей богов, тут же потеряла вкус.

За окном шелестели зеленые деревья с распустившимися бутонами.

В этот момент вернулась медсестра.

– Приходили твои родители. Они вернутся сегодня вечером.

Золотой отблеск на розовых стенах заставил Джеймса закрыть глаза и медленно вдохнуть. Все вокруг напоминало ему о летних каникулах на морском берегу, у бабушки.

Его родители знали, что он в психиатрической лечебнице, но Джеймс верил, что они будут любить своего сына, даже несмотря на его израненное сердце. Эта мысль принесла ему покой.

Афродита

Капуста в Компьене – апрель – май 1918

Капуста пахнет свежестью и чистотой. Есть что-то приятное в хрустящем звуке нарезаемых овощей и глухом стуке, с которым они падают в огромный чан.

Каждый день Хейзел должна была нарезать три тачки зеленой капусты. Около двух сотен фунтов капусты в день. Ее руки покраснели и огрубели от капустного сока.

И все же капуста были лучше лука. Хейзел не могла справиться с луком, поэтому этим занялась Колетт. Она нарезала целый тридцатифунтовый мешок лука за день, и ей приходилось надевать пилотные очки, чтобы не плакать в суп.

После капусты и лука, они чистили и нарезали картофель. Иногда в суп попадали мясные кости, и немецкие заключенные, стоявшие в очереди за ужином, издавали радостные возгласы. Из этого и состояла жизнь в Компьене.