Читать книгу "Всё, что осталось - Сью Блэк"

Мы разложили на полу двенадцать белых простыней — по одной на каждого погибшего, помеченной соответствующим возрастом, и еще одну для останков, которые мы не сможем с уверенностью отнести ни к одному телу. Даже анализ ДНК в данном случае ничем бы не помог, потому что все они были родственниками, а образцов для сравнения не имелось. Собственно, даже будь они у нас, из-за кросс-контаминации тел, похороненных вместе, шансы получить достоверные пробы стремились к нулю. Оставался только старый добрый процесс анатомической идентификации, а поскольку речь шла о детях, на тот момент мы с Луизой были, пожалуй, самыми опытными судебными антропологами, способными справиться с задачей. Я находилась в Косово, а Луиза — в Лондоне, но я могла в любой момент ей позвонить, что добавляло мне уверенности.

Мы начали с рентгеновских снимков обоих мешков — надо было убедиться, что в них нет никаких неожиданных включений. Снимки выглядели печально: с тенями разрозненных частей тела, которые мне предстояло сложить, как жуткий человеческий паззл. Первый мешок открыли: сверху, все еще в голубом костюмчике, лежал младенец. Хотя тело заметно разложилось, оно хотя бы осталось целым, и мы поместили его на отдельную простыню, будучи полностью уверены, что перед нами младенец шести месяцев от роду.

С остальными пришлось разбираться кость за костью: счищать остатки разложившейся плоти, идентифицировать кости, оценивать их возраст и выкладывать на простыни с соответствующими пометками. Мы отделили останки женщин. Бабушку легко было отличить по отсутствию зубов, артриту и остеопорозу. С двумя другими, более молодыми, пришлось повозиться, но от одной, старшей из двоих, осталась только правая половина тела, что соответствовало утверждению выжившего. Получается, это была его жена.

Детей мы различали по возрасту — кроме четырнадцатилетних близнецов, все они родились в разные годы. Нижнюю половину тела двенадцатилетней девочки удалось идентифицировать относительно легко. Останки младших, в возрасте трех, пяти, шести и восьми лет, были представлены скудно, но их хватало, чтобы выделить каждого из общей массы.

Теперь на всех простынях у нас имелись кости; оставалось разобраться с близнецами. Все, что от них сохранилось — два изувеченных корпуса и верхние конечности от плеча до локтя. Мы знали, что эти части тел принадлежали близнецам, потому что только они соответствовали их возрасту — но кому какие? На одном наборе останков был надет свитер с Микки Маусом, поэтому мы попросили полицейского с переводчиком поговорить с отцом и узнать, кто из детей его носил. Мы специально не говорили, что речь о близнецах, не указали даже, что это мальчик. Отец ответил, что один из близнецов обожал Микки Мауса, что позволило нам ориентировочно рассортировать останки.

Это был долгий день, двенадцать часов непрерывной работы, но к концу мы идентифицировали и распределили по простыням практически весь материал, и на всех одиннадцати лежали останки конкретных жертв. Мы получили список имен с указанием возраста каждого от главы семьи, и начали упаковывать останки в отдельные мешки. Власти сначала запретили нам выдавать останки близнецов с указанием имен, но тут мой ассистент, Стив Уоттс, пошел в атаку. Мы объяснили, что разделили их с максимальной долей вероятности, какой могли добиться, изложили свою точку зрения и уговорили выдать тела.

Это означало, что отцу вернули останки в запечатанных мешках, и переводчик при передаче называл всех по именам. Переводчики вообще играли огромную роль в нашем взаимодействии с местным населением и делали по-настоящему важную работу. Они говорили с семьями, собирали данные, объясняли родственникам, что мы нашли, и должны были при этом стараться не погрузиться в тот ужас, который выслушивали день за днем, работая в Косово.

Я давно постановила для себя не воспринимать свою работу эмоционально — иначе я просто не смогла бы ее выполнять, — но в вопросе с близнецами мы, хоть и на волосок, но перешли границу. Однако мы чувствовали особую ответственность за это опознание, вероятно, отчасти потому, что жертвами были дети, а отчасти из-за страданий, выпавших на долю их отца, который вынес все с невероятной стойкостью и достоинством. Это было единственное утешение, которое мы могли ему предложить, и никакие самые современные научные исследования ничего не добавили бы к нашим заключениям.

Тем не менее нам все равно пришлось через переводчика объяснить, мягко, но честно, что мешки не полные и почему остался двенадцатый, со смешанными останками. Он воспринял это удивительно: спокойно и с пониманием. День оказался крайне сложным, мы были вымотаны физически и эмоционально. Когда он пожал нам всем руки и поблагодарил, мы просто не понимали, как этот человек может испытывать благодарность за нашу работу. Однако, как говорила моя бабушка, судьба дана не для удобства.

Мы все сожалели, что не смогли передать ему одиннадцать аккуратных мешков, которые показывали бы, что задача выполнена на сто процентов. Однако это была не гуманитарная миссия, а судебно-медицинская экспертиза в ходе расследования военного преступления, и если бы мы попытались идентифицировать остальные фрагменты тел из соображений аккуратности или просто сочувствия, то допустили бы профессиональную халатность. Мы должны были быть уверены, что если эти останки проверят снова, то принадлежность каждого фрагмента конкретному человеку подтвердится.

Я никогда не добилась бы таких результатов, если бы не знания и опыт работы с детскими скелетами, приобретенные в процессе работы над книгой. В тот день я применила на практике все, что мы с Луизой изучали почти десять лет, и внезапно осознала, почему этот проект имел для нас обеих такую важность. Да, в Косово в тот день я была одна, но Луиза сидела у меня голове, напоминая проверить и перепроверить каждую деталь, все тщательно записать, составить список и убедиться, что я полностью уверена в своих выводах, прежде чем ставить подпись на заключении.

Задача, поставленная передо мной в Косово, была крайне ответственной, но в то же время я получила от нее громадное удовлетворение. Каковы были шансы, что мне попадется именно этот случай? Думается, моя бабушка была права: нет никаких случайностей и все в моей жизни — переход в Сент-Томас, знакомство с Луизой, работа над книгой — вело к этому моменту. Надеюсь, в будущем наша книга позволит и другим специалистам справиться с какой-нибудь сложной ситуацией. Но даже если она больше вообще никогда и никому не пригодится, ее стоило написать хотя бы ради того опознания в Приштине в 2000-м, в год ее опубликования. Каждый раз, листая книгу и натыкаясь на фотографию лопаточной кости, я вспоминаю отца тех детей, и наш труд кажется мне мемориалом в их честь.

Один из вопросов, который мне чаще всего задают как судебному антропологу: как мы справляемся с тем, что вынуждены видеть и делать. В ответ я обычно шучу, что для этого требуется приличный запас алкоголя и запрещенных веществ, но на самом деле я, кажется, ни разу в жизни ничего такого не принимала, да и с алкоголем не особенно дружу — могу разве что изредка пропустить пару стопок «Джека». Просыпаюсь ли я по ночам в холодном поту? Тяжело ли мне засыпать? Не встают ли сцены с работы у меня перед глазами? Ответ на все эти вопросы довольно скучный и приземленный — нет. Для особо интересующихся у меня есть отработанные фразы о необходимости сохранять профессионализм и критический подход, сосредотачиваться на деталях, а не на личных или эмоциональных переживаниях и так далее, но, если честно, мертвецы меня никогда не пугали. По-настоящему я боюсь живых. Мертвые куда более предсказуемы и снисходительны.