Читать книгу "Девятьсот часов неба. Неизвестная история дирижабля «СССР-В6» - Алексей Белокрыс"

Менее вероятным считалось, что льдина отклонится к востоку, в сторону Шпицбергена, и уж совсем нереальным – уход на запад, к берегам Гренландии. Однако в январе наступившего 1938 года стало понятно, что происходит именно это. Впереди на пути станции лежала горловина Датского пролива между Гренландией и Исландией – «ледорубка», выбрасывающая молотый арктический лёд в Атлантику. Дрейф сильно ускорился, и за один только первый месяц 1938 года льдина прошла расстояние, сравнимое с проделанным за всё предшествующее время путём, при этом постоянно приближаясь к гренландскому берегу.

В конце января, чтобы не пугать людей, Шмидт продолжал говорить в газетных интервью, что торопиться со снятием зимовки незачем, лучшее время для этого – конец февраля или даже март: «Зная прекрасно состояние группы Папанина и её выдержку, мы не будем форсировать операцию по её снятию со льдины, а спокойно, с выдержкой и уверенно будем выполнять намеченный план» [30; 77].

Тем не менее подготовка эвакуации полярников шла полным ходом. «Ермак», сильно потрёпанный в навигацию 1937 года, с начала января стоял в ленинградских доках. Вместо него основным спасательным судном назначили ледокол «Таймыр». На нём примерно 10 февраля из Мурманска должен был выйти Шмидт: Политбюро поручило ему лично руководить снятием папанинцев.

В качестве резервного средства готовились два самолёта ЦКБ-30, на которых при необходимости попыталась бы добраться до льдины группа лётчика Ивана Спирина.

Обострение произошло 1 февраля: в результате шестидневного шторма ледовое поле в районе станции разорвало огромными трещинами, и полярники, отрезанные от баз и технического склада, оказались на обломке размером 300 на 200 метров, но и там под жилой палаткой уже наметилась трещина. Телеграмму, в которой Папанин докладывал о случившемся, 2 февраля опубликовали все газеты.

Внешнему благодушию пришёл конец: положение из напряжённого стало критическим, по крайней мере, в глазах простых людей. Все пребывали в уверенности, что судьба героической четвёрки под контролем, что всё идёт по плану многоопытного Шмидта, но ситуация вдруг изменилась на противоположную: снятие экспедиции, оставшейся на крохотном обломке льдины посреди бушующего моря, становилось вопросом жизни и смерти. Даже «Правда» вынуждена была сдержанно признать: «Разрыв льдины дрейфующей станции вносит в работу по снятию некоторые осложнения…» [40]

Заброска и дрейф станции «Северный полюс – 1» (схематично)

В тот же день Политбюро приняло решение «О мерах для снятия со льдины т. Папанина»[177]:

1. Ледоколу «Таймыр» выйти не позднее утра 3 февраля. Руководство этой частью операции возложить на т. Остальцева А. В., в качестве заместителя т. Шмидта по экспедиции[178].

2. Включить в операцию ледокол «Ермак». Поручить т.т. Жданову [179] , Тевосьяну [180] и Шмидту обеспечить скорейшее окончание самого необходимого ремонта «Ермака».

3. Т. Шмидту выехать в Ленинград и выйти в экспедицию на «Ермаке».

4. Т. М. М. Кагановичу и Ушакову ускорить подготовку двух самолётов ЦКБ-30, выделенных для экспедиции т. Спирина, с тем, чтобы вылет из Москвы был не позднее 18 февраля.

5. Предложить Наркому Военно-Морского Флота немедленно передать Главсевморпути ледокольный пароход «Мурман» для оборудования баз экспедиции т. Спирина на Шпицбергене и на острове Ян-Майен.

По мере того как положение на льдине становилось всё более тревожным, организации и простые люди забрасывали Политбюро и Совнарком описаниями различных способов снятия полярников.

Группа инженеров Института авиационного моторостроения предлагала отправить к льдине две-три подлодки в сопровождении быстроходного крейсера с запасом топлива и лёгким гидросамолётом или амфибией на борту. Профессор-астроном Михаил Набоков – сбросить с самолёта ёмкость с газом и оболочку аэростата, надув которую полярники поднимутся к самолёту и постепенно переберутся в него.

Инженер-архитектор Семён Песельник придумал схему отправки самолёта, ведущего на буксире дирижабль. Он же выразил настроения советских людей, с тревогой следивших за ходом операции:

Тягчайший моральный удар, который перетерпела бы наша родина при потере любимейших наших папанинских героев – острейшей болью поразил бы советские наши сердца, и вызвал бы бурю злорадства фашистского лагеря, который оценил бы это как нашу организационную слабость.

Наше горе послужило бы врагу на усиление[181].

Главсевморпуть, помимо морских судов и самолётов, собирался задействовать автожир, позаимствованный у Наркомоборонпрома. Этот небольшой аппарат мог пролететь до 600 километров со скоростью 150 километров в час, работать на колёсах и лыжах, а взлететь с площадки длиной не больше 60–70 метров.

Даже дети отправляли товарищам Сталину и Молотову трогательные рисунки, изображавшие краснозвёздные самолёты, корабли, аэростаты и прочие аппараты, которые при помощи хитроумных приспособлений снимают со льдины четырёх маленьких советских человечков.

Папанинцев и в самом деле любили – мужественных и самоотверженных до жертвенности полярников, веривших, что советский народ их обязательно спасёт, и в то же время скромно просивших не беспокоиться, «если вдруг что случится».

Беды никто не ждал

Вся страна жадно следила за сводками, прислушивалась к репродукторам, расхватывала газеты. Ситуация на льдине как будто стабилизировалась, в Гренландском море улучшалась погода, и новый шторм в ближайшее время метеорологи считали маловероятным.

Папанин исправно присылал радиограммы с координатами станции и метеосводки. В море 3 февраля вышел ледокол «Таймыр». Шмидт на «Красной стреле» прибыл в Ленинград, чтобы контролировать ремонт «Ермака», который вели круглосуточно. Курсом на льдину шёл «Мурман», чьи ледокольные качества были выше, чем у «Ермака».