Читать книгу "Закрой дверь за совой - Елена Михалкова"

Его выдумка о том, что не хватает света, и якобы охватившая его слабость кишечника предназначались лишь для того, чтобы Ирма открыла форточку и отдернула штору.

Он взял пробный комочек, чистый, без записей, положил в рот, приставил к губам трубку и изо всех сил дунул.

Тот брякнулся на пол, не долетев даже до подоконника.

– Недолет, – сказал Гройс.

Второй снаряд застрял высоко в шторе.

– Перелет.

Третьим он зарядил отвердевший ком. Бумага слишком легка. Ей необходим утяжелитель, если только он хочет, чтобы его послание вылетело за пределы комнаты.

Гройс еще бы потренировался, но он помнил, что Ирма прибирается каждый день. Она найдет на полу комочки и запихает их ему в горло.

– С богом!

Легкие, конечно, у него были не те, что прежде. Вместо бумажной трубки куда лучше подошел бы тростник. Но как говаривал приятель, ты жарь, а рыба будет. И этим девизом, смысла которого он до конца не понимал, но который все время крутился у него в голове, Гройс собирался руководствоваться и впредь.

Снаряд вылетел через форточку и брякнулся где-то за окном.

– Есть! – заорал Гройс, забыв о своем горле. – Твою мать! Летит!

У него вырвался не крик, а хрип.

– Да! – сипел старик, тряся в воздухе сжатыми кулаками. Цепочка раскачивалась и звенела.

Но ему отчаянно не хватало громкости звука, соответствующей моменту: он схватил колокольчик и заколошматил им, словно лупя невидимую Ирму по лбу. Бац! Бац!

Динь! Дон! – отзывался колокольчик.

Гройс не сразу угомонился. От избытка эмоций его бросило в пот. Он откинулся на подушки, закрыл глаза, пытаясь унять сердцебиение.

Чему ты так обрадовался, спросил он. Где-то в траве валяется твоя записка. Она не долетела до дороги. Ни один мальчуган не найдет ее.

И в эту секунду снова затренькал звонок.

Старик вскочил, словно под ним взорвалась мина, схватил трубку и принялся дуть. Из оставшихся четырех снарядов три вылетели в форточку, а один ударился о раму и отскочил. Он остался лежать прямо посреди комнаты, бросающийся в глаза, как прыщ на носу красавицы. Гройс не мог отвести взгляда от этого белого шарика.

Ирма сразу увидит его.

Он заставил себя прислушаться к звукам снаружи. Весь его расчет был на то, что он привлечет внимание мальчишек. Кто-то из них заметит, что из окна швыряются хлебными драже, и подойдет рассмотреть их.

Но треньканье не повторялось. Гройс облизал пересохшие губы. Ну же, братцы, ну! Вы же маленькие любопытные бесенята! Вы не можете проехать мимо!

Тишина давала ему надежду, и некоторое время старик представлял, как в эту минуту грязные ручонки выколупывают из мякиша записку, передают ее друг другу, а затем три пары глаз устремляются на его окно. Или две пары. Хватит и двоих пацанов, чтобы поднять шухер.

– Отвезите ее родителям, ребятки, – просипел Гройс.

Затренькало где-то вдалеке. Дзинь! Дзинь! Все тише и тише.

Они уехали. У него ничего не получилось.

Спокойно, сказал Гройс.

Я придумаю что-нибудь еще, сказал Гройс.

Нужно только немного времени, сказал Гройс.

Самое главное он понял – ему необходимо привлечь внимание. Дурацкая была затея с хлебом и шариками, теперь уж можно признать. Но для первой – сойдет.

Вот только как теперь избавиться от последнего комка?

Набросить на него плед и подтянуть, как неводом, не получилось. Чертова тряпка оказалась мала.

– Не могла подлиннее связать, лентяйка! – в сердцах адресовал Гройс Ирме.

Он сполз с постели, насколько хватало длины цепочки, перевернулся на живот и пытался придвинуть шарик ногой. Брюхо его ерзало по краю кровати, браслет больно впился в ладонь. Подошвой он загребал по полу. Но до проклятого шарика оставалось не меньше полуметра.

– Твою мать!

Он вдруг представил, как выглядит со стороны. Обратите внимание, почтеннейшая публика! Впервые на арене – Михаил Степанович Гройс! Джентльмен! Авантюрист! Любитель хорошо пошитых костюмов и итальянской обуви! Только для вас – он раскорячился на пузе и нервно сучит копытами. Цирковой номер! Маэстро, урежьте марш!

Оркестр грянул «Сползает по крыше старик Козлодоев».

Гройс услышал эту музыку и хихикнул.

Гройс засмеялся.

Гройс захохотал.

Смех распирал его, как гелий воздушный шарик, и кажется, был способен поднять его в воздух, если бы не наручники. Гройс смеялся до слез, до икоты, смеялся так, что вконец обессилел и не способен был даже заползти на кровать. Смех омывал его изнутри, и вместе с ним выплескивались черные хлопья страха и отчаяния.

– Фух, – сказал Гройс, отсмеявшись, и вытер слезы. – Господи, твою мать, это будет получше секса.

Он ждал Ирму, насвистывая себе под нос. Смерть придет, и у нее будут твои глаза. Сначала ты увидишь комок на полу. Поднимешь его, развернешь, прочтешь записку. Исказится ли яростью твое лицо? Осыплется ли пудра с дергающихся щек? Станешь ли ты визжать или просто молча бросишься на меня, вкладывая все бешенство в удары твоих довольно крупных – уж прости за правду – кулаков?

Смерть придет, и у нее будут твои глаза, твое дыхание, твоя обувь и твоя старомодная юбка с воланом. По правде говоря, я не знаю рожи отвратительнее. А я видел много гнусных рож, можешь мне поверить.

Когда хлопнула входная дверь, Гройс даже не вздрогнул. После приступа все его чувства притупились. Он был невозмутим, как каменная стена, как море, как буддийский монах.

Смерть – значит, смерть. Он сделал все что мог.

Придушит она его подушкой или выберет удавку?

Старик свистел мотивчик, популярный в годы его юности. За дверью бесновался Чарли – привык, подлец ушастый, что свист предшествует некоторым командам.

– Тихо, тихо! – раздался голос Ирмы. – Уже открываю!

Гройс засвистел громче. Помирать так с музыкой.

Дверь распахнулась. Первым ворвался Чарли. Кривоногий нескладный пес кинулся к Гройсу, загребая лапами и поскальзываясь, мотая лохматой башкой от избытка чувств и яростно пуча глаза. Поравнявшись с комком, он молниеносно втянул его в себя и побежал дальше.

– Гав! Гав!

У Гройса отвалилась челюсть.

– Гав!

Море вздрогнуло. Каменная стена раскрошилась и рухнула. Буддийский монах встретился взглядом с девушкой, чья улыбка цвела ярче лотоса, и понял, что предыдущие сорок лет молился не о том.

Гройс хотел что-то сказать собаке, тычущейся в него носом, но лишь бессильно шевелил губами.

– Я разогрею вам суп! – сказала Ирма. – А потом будете мне диктовать.