Читать книгу "Оскар за убойную роль - Анна и Сергей Литвиновы"

– Свежевыжатый апельсиновый и кофе, – скомандовала Анжела официантке и устремила свой взор на полковника. Внимательно и не скрываясь изучив его всего, от кончиков пальцев до залысин, она констатировала: – Вы хотели меня видеть. – И спросила: – Зачем?

– У моей дочери неприятности.

– У вас есть дочь? – без всякой заинтересованности, механически поинтересовалась Анжела.

– Точнее, не дочь, а падчерица, но это все равно. Татьяна мне ближе, чем дочь.

– Я ее не знаю. Какое я имею отношение к ее неприятностям? – подняла бровь Анжела.

– Вам придется выслушать меня.

Собеседница глянула на часы.

– У меня есть полчаса, – решительно проговорила она. – От силы минут сорок.

«Ничего она мне, конечно, не расскажет, – подумал Ходасевич. – Можно и не стараться раскручивать. Ладно, хорошо. Тогда пусть хотя бы доложит о нашей встрече старшему Птушко. Пусть он узнает, что я тоже многое знаю».

Официантка поставила перед Анжелой кофе и сок.

– Моя падчерица Татьяна Садовникова, – проговорил полковник, – оказалась объектом странного преследования… Началось все с того, что из ее сейфа на работе пропал важный документ…

Ничто не дрогнуло в лице Анжелы, и Ходасевич принялся рассказывать дальше: о публикации секретного документа в «Курьере»; о том, как Татьяну уволили с работы; об аварии на ночном шоссе Энтузиастов; о взрыве «Тойоты»; о наглых требованиях «братьев»; о том, как они избили Татьяну… Промолчал он лишь о Максе и его связи с Наташей и о ребенке, потерянном Таней. А потом поведал о скрытых телекамерах в его собственной квартире, и в доме у Тани, и даже в ее больничной палате и о том, как он обнаружил на территории больницы автобусик с группой наблюдения.

Анжела внимательно выслушала рассказ, попивая кофеек с апельсиновым соком. Когда Ходасевич закончил, она закурила длинную тонкую сигарету и холодно сказала:

– Я вам сочувствую, конечно. Но мне приходится повториться: при чем здесь я?

Валерий Петрович опустил голову.

– Я хочу одного. Чтобы все это прекратилось. Татьяна уже достаточно наказана. А значит, – голос у него предательски дрогнул («Не переигрываю ли я?»), – наказан и я. Не надо больше. Хватит.

– Непонятно, почему вы говорите все это – мне? – Анжела выпустила ровную и красивую струйку дыма, украдкой взглянула на золотые часы «Картье».

– Передайте вот эти мои последние слова, – глухо проговорил полковник, – вашему бойфренду.

– Это кому же? – Анжела изогнула бровь.

– Николаю Птушко, – твердо сказал Ходасевич. – Передайте ему, что хватит. Он отомстил.

– Счет, пожалуйста, – не отвечая, бросила Манукян проходящей мимо официантке. А потом, не дожидаясь чека, достала из портмоне двести рублей и кинула их на стол. Затем порывисто встала и неожиданно мягко предложила полковнику: – Пойдемте. Вы проводите меня.

Через минуту они вышли из ресторанчика. Ходасевич был удивлен таким поворотом событий. Анжела нацепила солнечные очки и тоном, не терпящим возражений, сказала:

– Мне на площадь Маяковского. Я хочу пройтись.

Она взяла Валерия Петровича под руку и повлекла его по Малой Бронной в сторону Садового кольца.

– Значит, вы почему-то считаете, – она искоса взглянула на него снизу вверх (солнце отражалось в ее черных очках), – что всю эту историю с вашей падчерицей подстроил мой любовник?

– У меня есть основания так полагать, – твердо проговорил Ходасевич.

– Какие?

– У него имеется мотив.

Анжела шла очень близко к нему, они шагали в ногу, ее ладонь мягко лежала на его предплечье, и прикосновения ее груди к его плечу зачем-то дразнили его. Что-то неуловимо переменилось в ее отношении к нему, он это почувствовал.

– Какой же у Птушко может быть мотив? – поинтересовалась она.

– Я же говорил: месть.

– Кому?

– Мне.

– Вот как? Что же вы ему сделали?

– Мы служили вместе. И были друзьями. Но я оборвал его карьеру. Это было давно.

– Вы написали на него донос? – изогнула она бровь.

– Нет.

– Выступили против него на партсобрании?

– Нет. Все было сложней и запутанней. Я не хотел бы рассказывать.

– Понимаю-понимаю, – усмехнулась она. – Тайны разведки.

Они шагали под сенью старых дерев, вдоль новой ограды Патриарших прудов.

– А при чем здесь ваша падчерица? – поинтересовалась она.

– Не знаю. Возможно, он, Николай, решил, что Татьяна, – полковник болезненно усмехнулся, – моя самая болевая точка.

– Когда это случилось? – спросила Анжела. – Я имею в виду, ваша с ним ссора?

– Давно. Почти двадцать лет назад, – откровенно признался полковник.

– И вы думаете, что все эти годы Николай копил на вас злобу?

– А что мне остается думать?

– Но если он такой мстительный – почему же он не пытался отомстить вам раньше? И взялся только сейчас?

– Возможно, из-за его сына, – мотнул головой Ходасевич.

– А при чем здесь сын?

– При том, что у сына Птушко тоже появились основания ненавидеть нашу семью. Поэтому, я предполагаю, старший Николай и взялся отомстить. За себя и за сына.

– Все сложно, – задумчиво проговорила Анжела. – И зыбко. И совершенно бездоказательно.

– Я знаю. Но я и не хочу ничего никому доказывать.

– А чего вы хотите?

– Я хочу, чтобы нас с Татьяной оставили в покое. Я хочу перемирия. На любых условиях.

– Значит, вы хотите, чтобы я стала парламентером? И отнесла Птушко-старшему ваш белый флаг?

Анжела внимательно смотрела на Ходасевича снизу вверх. Выражения ее глаз было не разглядеть под черными очками, и утреннее солнце бликовало на непроницаемой поверхности линз.

– Можете считать и так, – кивнул полковник. Он не чувствовал себя униженным. Ему было совершенно наплевать на гордость, когда его Татьяна находилась в опасности.

– Но вы не поняли самого главного, – неожиданно проговорила Анжела.

Пруд кончился, они приближались к Садовому кольцу и пересекали по диагонали тихий перекресток Бронной с Ермолаевским переулком.

– Чего же я не понял? – переспросил полковник.

– Почему он затеял все именно сейчас. И еще вы не поняли – при чем здесь скрытые камеры.

Сказать, что полковник удивился, означало сказать мало.

– Что это значит? – спросил он намеренно холодным тоном.

– Я знаю, в чем тут дело.