Читать книгу "Рождение бабушки. Когда дочка становится мамой - Анат Гарари"

Нири смотрит в глаза Тове, будто стараясь прочесть в них ответ на еще не заданный вопрос.

– Вы могли бы описать поподробнее это «что-то», что «поселяется» в матери навсегда?

Това сосредоточенно смотрит куда-то в глубину комнаты и молчит; ее сережки, усыпанные мелкими камешками, весело искрятся, отражая свет неоновых ламп на потолке. Вместе с ней, задумавшись, молчат и остальные матери – никто не спешит нарушить уже ставшую привычной с начала встречи тишину.

– Я имею в виду, – в голосе Товы явно слышится волнение, – что появляется какое-то особое материнское чувство, материнский взгляд на вещи, или – я не знаю, как это объяснить – что-то очень глубокое. Сложно определить одним словом, что дает мне материнство. Это что-то такое сильное, от чего ты ни за что не готова отказаться; ты хочешь, чтобы это продолжалось вечно. Когда дети покидают дом, роль матери резко сокращается, потому что они уже не находятся рядом с тобой каждый день и уже не так от тебя зависят. Ты уже не нужна детям, как раньше, но в душе ты остаешься все той же мамой, от этого невозможно избавиться, это и есть то, что не исчезнет никогда.

– Я согласна с каждым вашим словом, – поворачивается к ней Маргалит, – я тоже чувствую, что после того, как дети уходят из дома, что-то меняется в наших отношениях. Мне есть с чем сравнивать – у меня дома остались еще двое. Вне всякого сомнения, есть разница в связи матери с маленьким или взрослым ребенком. Взрослые самостоятельные дети не только меньше делятся с вами своими чувствами – на это у них есть мужья, жены и друзья, – но при встречах с ними обращаешь внимание, что и физически это уже совсем не то; они почти не дают мне себя обнять, а уж поцеловать – и подавно. Да и при всем желании ты не можешь обхватить и прижать к себе взрослого, как ты делаешь это с ребенком. Вот и получается, что, когда дети вырастают, у матери остается неудовлетворенная потребность отдавать ласку и тепло. Короче, материнство – это наркотик!

«Наркотик? – спрашивает себя Элла, и ее начинают душить слезы. – А то, что прохожу я, это что – муки избавления от наркозависимости?»

И опять тишина. Элла, желая что-то сказать, подается вперед, но передумав, опускает голову. Заметив это, Клодин спрашивает:

– Вы хотели что-то сказать?

Элла ловит на себе ее сочувствующий взгляд.

– Я знаю, о чем вы говорите. Во мне накопилось столько любви, и мне некому ее отдать! Это чувство мне знакомо уже очень давно, еще до того, как ушла Эйнав. Я начала это ощущать, когда она еще была в школе. Наступает возраст, когда мама вдруг начинает им мешать. Это происходит внезапно и без каких-либо видимых причин. Хорошо, что есть мама, но любое проявление любви с ее стороны воспринимается ими как излишние телячьи нежности: «Мама! Оставь меня в покое»… Я помню, как Эйнав где-то задерживалась, и я боялась ей звонить, потому что было невозможно предугадать ее реакцию. Вечно получалось, что я ей мешаю. А я всегда чувствовала и сейчас чувствую, что я могу дать очень много, что мое сердце переполнено любовью.

Она вздыхает.

– С маленьким ребенком проще. Он не противится – наоборот, сколько бы он ни получил, ему нужно еще и еще.

Женщины сочувственно молчат. Нири поправляет падающие на глаза волосы.

– Ваши внуки спасают вас от тоски и отчаянья, – обращается она к группе, – они дают вам возможность вновь ощутить чувства, которых вам так не хватает. Поэтому роль бабушки не оказывается для вас чем-то абсолютно новым, это своего рода еще один виток спирали материнства; спирали, которую вы начали вычерчивать с рождения вашего первого ребенка.

Комната опять наполняется жизнью; у всех, кроме Эллы, словно открывается второе дыхание.

– Предположим, что внук действительно компенсирует «утраченное» материнство, – оживленно замечает Рут. – Если бы мне надо было выбрать между внуком и дочкой – что в принципе нереально, не так ли? – я бы… Даже нечего думать, она же моя дочь! Между прочим, моя мама повторяет мне это очень часто: она безумно любит своих внуков, и я думаю, ей иногда кажется, что я ревную. Так вот, она часто говорит мне:

«Для меня, прежде всего, – ты». Может, поэтому и я чувствую так же.

К ней присоединяется Това:

– Скажем так: как это ни цинично и даже жестоко звучит, я тоже выбираю дочь. А почему? Во-первых, потому что я ее люблю, и, кроме того, я признаюсь в эгоизме – я тоже нуждаюсь в ком-то, кто будет ухаживать за мной в старости. Да, я не отрицаю, это не только из любви! Я не желаю оставаться одна. Наступит день – и довольно скоро, – когда моей дочке придется ухаживать за мной, как я ухаживаю сегодня за моими родителями. Ничего не поделаешь, моя дочь взрослеет, а я старею.

И снова в группе тишина; тяжелые мысли, озвученные Товой, висят в воздухе комнаты, отражаясь безмолвным эхом от желто-фиолетовых стен и таинственно-черных окон.

– Как часто бывает, – выдержав паузу, вступает Нири, – что радость и боль селятся по соседству: к радости сохраненного и продленного материнства примешивается боль и страх одиночества. Кое у кого боль на данный момент сильнее радости, и доказательство этому – ваш выбор «не изменять» дочери, не лишать ее первенства. Вы не только не покидаете ее, вы, скорее, не отпускаете ее.

– А как может быть иначе? – взволнованно возражает Элла. – Быть матерью, чувствовать себя матерью – это что-то, что остается с тобой навсегда; это невозможно забрать, потому что это как одежда, как твоя вторая кожа. Если что-то и меняется, так только внешние обстоятельства, а внутри ты никогда не прекращаешь быть матерью, даже в моей ситуации. Только здесь, разговаривая с вами, я поняла это до конца. Я боюсь сравнивать, но я уверена, что даже мать, похоронившая своего ребенка, до конца дней своих остается матерью. Так и я даже в моем ужасном положении для себя самой была и есть мать.

У нее дрожат губы.

– Я не могу себе представить, что моя внучка так меня и не узнает. В последнее время я только о ней и думаю – она же моя частичка; и это не для того, чтобы через нее сблизиться с Эйнав, я действительно мечтаю прижать ее к себе, уткнуться носом в ее шейку, вдохнуть ее запах. Я начинаю понимать, что, по-видимому, меня лишат и этого.

Элла прикрывает лицо руками, встает и, ни на кого не глядя, пересекает комнату. Маргалит устремляется за ней, но Элла делает ей знак рукой оставаться на месте и уже в дверях еле слышно произносит: «Оставьте меня, я вернусь».

Все подавленно молчат.

Через несколько минут Элла возвращается и молча садится на место. Мики достает из сумки мятную конфету и, развернув громко шуршащую обертку, кладет ее в рот.

Маргалит смотрит на Эллу.

– Я очень переживаю за вас и очень хотела бы как-то вам помочь. Может, я могла бы встретиться с Эйнав, поговорить с ней?

– Наверное, уже были люди, которые пытались как-то наладить связь между вами? – откликается Орна.

Элла оставляет Маргалит и Орну без ответа и обращается только к Нири: