Читать книгу "В защиту глобального капитализма - Юхан Норберг"

Когда фиксированный курс валюты завышен, спасти положение уже невозможно — что бы ни предпринимало правительство. Оно может поддерживать этот курс ценой колоссальных расходов, истощая свои валютные резервы, — результатом станет повышение процентных ставок, которое удушающе действует на экономику. Альтернативный путь — допустить резкое падение курса национальной валюты до рыночного уровня, но в этом случае предприятия страны не смогут расплатиться по кредитам, которые они взяли за рубежом, когда курс был еще высоким. В обоих случаях страну ждет кризис. Авторы одного исследования отмечают, что практически во всех случаях фиксированный курс рано или поздно приводил к валютному кризису. Именно это произошло со странами — участницами Европейской валютной системы в 1992 году, с Мексикой в 1997-м, с Россией в 1998-м, с Бразилией в 1999-м и с Аргентиной в 2001-м. Тот же вывод, но «от противно го», формулируют два других аналитика: «Нам не известно ни одного примера серьезного финансового или валютного кризиса в странах с развивающейся рыночной экономикой, где действует абсолютно гибкий валютный курс»[151].

«Диктатура рынка»?

Один из аргументов против либерализации финансовых рынков касается не только экономики. По мнению критиков глобализации, это явление угрожает демократии. В условиях свободного рынка капиталы и компании могут быстро покинуть страну, если их не устраивает ее политика. Если владельцы корпораций сочтут, что налоги на родине стали слишком высоки, они переведут свои активы в офшоры. Когда у государства, особенно небольшого, возникает значительный бюджетный дефицит, оно может понести за это наказание в виде повышения процентных ставок. Обозреватель New York Times Томас Фридман уподобил воздействие глобализации на правительства «смирительной рубашке из золота»: гибкость их политического курса ограничивается опасением вызвать «бегство» обретающих повышенную мобильность корпораций из страны. Все это, по словам критиков, приводит к тому, что политику государства начинает определять рынок; они говорят даже о «рыночном фашизме» или «диктатуре рынка».

Последняя формулировка выглядит хлесткой, но полностью искажает действительность — ведь она либо преуменьшает преступления реальных диктаторских режимов, либо представляет явления абсолютно противоположного характера как две вариации на одну и туже тему. Вероятно, первым в истории примером неконвертируемой национальной валюты — то есть валюты, которую гражданам было запрещено обменивать на деньги других стран, — стала рейхсмарка в нацистской Германии, проводившей жесточайшую протекционистскую политику. Что же касается коммунистических режимов, то они рассматривали политическую диктатуру как необходимое условие для создания административно-командной системы в экономике. Смена правительств и свобода дискуссий не позволяет составлять долгосрочные государственные планы в масштабах всего народного хозяйства: эти демократические принципы совместимы лишь с либеральной рыночной экономикой, где каждый принимает решения самостоятельно.

В государствах, где на смену диктатуре приходит демократия, одним из первых шагов новой власти становится открытие рынков и либерализация экономики. Тот же принцип действует и в обратном направлении: если диктаторский режим допускает свободу в экономике, он не в состоянии долго закрывать путь политической демократии. В последние десятилетия мы на примере многих стран наблюдали, как диктаторы, давшие гражданам свободу выбора товаров и вложения капиталов, вскоре вынуждены были предоставлять им и свободу выбора руководителей. Именно это происходило с диктаторскими режимами в Юго-Восточной Азии и Латинской Америке. В Мексике однопартийная система рухнула через несколько лет после введения свободной торговли. После азиатского кризиса диктатура Сухарто в Индонезии развалилась как карточный домик. Сегодня мы наблюдаем первые случаи утверждения демократии в Африке, и происходит это в государствах, выбравших путь экономической открытости.

Очень многие считают, что в арабских государствах, где женщины лишены равных прав с мужчиными, а основанная на нефтедобыче экономика носит плановый характер, демократия невозможна. Однако в двух арабских государствах — Катаре и Бахрейне — осуществляются либеральные экономические реформы, которые уже привели к росту. Этот экономический рост сопровождается и постепенными политическими реформами. Власти Катара отказались от цензуры в печати, и спутниковый телеканал «Аль-Джазира» действует совершенно свободно — даже слишком свободно, по мнению американцев, которых он критикует за войну с талибами в Афганистане и с режимом Саддама Хусейна в Ираке. Вашингтон попытался оказать на правительство Катара давление, требуя, чтобы оно взяло под контроль деятельность телеканала, но в ответ услышал, что в стране, где существует свобода слова, подобные меры невозможны. Кроме того, в Катаре состоялись демократические выборы в местные органы власти, в которых женщинам было разрешено участвовать не только в качестве избирателей, но и в качестве кандидатов. Новый лидер Бахрейна выпустил на свободу политических заключенных и разрешил диссидентам, жившим в изгнании, вернуться в страну для участия в политическом диалоге. В 2002 году в стране состоялись выборы не только в муниципальные органы, но и в национальный парламент: здесь женщины также получили и право голоса, и право выставлять свои кандидатуры. Когда люди становятся богаче, образованнее и привыкают к возможности выбора, они уже не готовы мириться с тем, что за них решают другие; рыночная экономика нередко способствует утверждению демократии, точно так же, как политическая демократия приводит к либерализации экономики. Когда социальные группы, прежде исключенные из политического процесса, получают право голоса в вопросах управления страной, элите труднее сохранять за собой привилегии, которыми она пользуется за счет народа. Результатом становятся новые шаги по экономической либерализации, которые сокращают число бедных, а значит, способствуют укреплению демократии. В условиях децентрализованной экономической системы появляется возможность для формирования групп, независимых от государственной власти, что, в свою очередь, создает основу для политического плюрализма. Исследования по вопросам, связанным с экономической свободой, показывают, что страны, где гражданам разрешено вести международную торговлю, имеют в четыре раза больше шансов на утверждение политической демократии, чем государства, где люди лишены этого права. В этом заключалась одна из причин активной поддержки китайскими демократами вступления страны во Всемирную торговую организацию: членство в ВТО создает условия для большей прозрачности и демократизации. После присоединения к ВТО диктаторский режим с присущими ему тиранией и произволом вынужден подчиняться международным нормам хотя бы в одной сфере. Вскоре после вступления Китая в ВТО один диссидент, находящийся за решеткой, выразил свои надежды, связанные с экономической открытостью, следующим образом: «До этого небо было черным-черно. Теперь мы увидели свет. Это может быть началом новой эпохи»[152].