Читать книгу "Поцелуй богов - Адриан Антони Гилл"

Уборная оказалась совсем крошечной — оттертой до белизны, пропахшей потом и табаком неоновой камерой. Актеры с сияющими потными лицами и спутанными волосами выходили попарно и целовали Стюарта, а тот в ответ производил мяукающие звуки. Все выжидательно смотрели на Ли, а она безмолвно пряталась за спиной Джона. Наконец огромный мужчина, заслуживший самые бурные аплодисменты, сказавший больше других слов и извергнувший больше слюны, протянул ей руку.

— Ли, это Грегор.

Грегор улыбнулся. Вслед за ним заулыбалась вся труппа.

— Поздравляю! — воскликнула Ли и взмахнула руками, как Эл Джолсон[64]. — Никто еще никогда не играл так леди Макбет.

Последовало неловкое молчание, во время которого Ли стояла с окаменевшим лицом. Потом Грегор громко загоготал и вслед за ним зафыркала вся труппа. Как забавно, как мило, как трогательно, что новоявленная особа на Елисейских полях их совершенства потрудилась выучить шутки внутреннего употребления. Все равно что запомнить, как сказать: «Ich bin ein stage-door johnnie». Как трогательно, как мило! Добро пожаловать в их компанию.

— Плюнь на меня!

— Нет.

— Давай же, черт побери, плюй!

Джон лежал у Ли между бедер в позе марш-марш любви.

— Ты хочешь, чтобы я на тебя плюнул?

— Тренировка. Я собираюсь сделаться настоящей актрисой, значит, надо привыкать, чтобы меня оплевывали. Действуй!

— У меня во рту пересохло.

— Ничего, справишься. Представь себе лимон. Через две недели на меня не только плевать будут. Обсирать. По-настоящему.

— Лучше ты плюй.

— Хорошо. Мне тоже надо учиться. — Ли плюнула.

Пузырчатый плевок повис у Джона на подбородке.

— Тьфу! — Он высунул язык и громко выдул мокрый ком.

— Грандиозно! — Ли хотела ответить, но только надула щеки.

У Джона получилось лучше.

— Не так смачно. Не из самых легких. Так только у Шекспира.

— Твои тоже могут. Креонт, он такой. — Джон, как чревовещатель, говорил сквозь стиснутые зубы.

Потом Джон лежал и прислушивался к дыханию Ли. Ее лицо покоилось у него на плече, а ладонь — на груди. В темноте он различал — или ему только казалось, что различал, — отзвуки смеха, на этот раз невеселого, саркастического. Антигона жила в своем времени. Он бодрствовал и слышал шарканье, негромкое постукивание и поскрипывание: это их жизнь катилась по предначертанным рельсам, неощутимо поглощая мгновения и набирая скорость. Невидимые руки дергали рычаги, щелкали выключателями и зажигали зеленый свет.

Ли просыпалась по утрам и врывалась в жизнь, как настоящий продукт Монтессори[65]. Хватала воздух большими глотками, улыбалась, говорила оживленно и громко. Выбегала из дома и тратила тысячи фунтов буквально ни на что. Сидела в гостиной под горой коробок. Занималась любовью с Джоном, обнимала, вытягивала из его тела жар и твердость. Спала, свернувшись, прижавшись к нему, как ребенок. И Джон понимал, что Ли исходила кровью. Теряла уверенность, и та липкими лужами стояла на полу. Холодный страх заползал в душу, обессиливал, лишал энергии. О пьесе она не вспоминала, текст в руки не брала — слишком была напугана. К концу недели Джон забеспокоился. В их безнадежном счастье появился намек на манию.

— Дорогая, мне кажется, тебе бы следовало…

— Не надо, Джон. — Ли крепко зажала ему ладонью рот. — Не говори ничего. Просто будь счастлив. Притворись, что все великолепно. Я знаю, что делаю.

Но она не знала. Просто делала то, что умела.

Шли дни. Ли бледнела и казалась загнанной. Все больше времени проводила перед зеркалом. Наносила косметику, стирала косметику, снова наносила. И пыталась что-то рассмотреть на своем лице.

Секс становился все настойчивее. Ли отбросила ласки и поцелуи, стягивала с себя только необходимое и, как куколка из порнофильмов, спешила сорвать аплодисменты.

Это случилось накануне начала репетиций. Они вышли из дома поужинать. Ли улыбалась и махала людям за другими столиками. Много пила, начала говорить невпопад, язык перестал слушаться. Наконец они замолчали.

— Отвези меня домой. — Не глядя на Джона, она поднялась.

В машине сидела с закрытыми глазами, а в окна моросил мелкий дождик. Первой вошла в темный дом. Налила стакан водки, сбросила туфли, стала подниматься по лестнице в спальню. Джон последовал за ней.

— Посмотри на меня. Помнишь, какой ты увидел меня впервые?

— Конечно. — Он хотел подойти и обнять Ли.

— Нет. Встань там. У стены. Отвечай.

— Что отвечать?

— О чем ты тогда подумал?

— О том, что передо мной Ли Монтана.

— Еще.

— Что она очень красивая.

— Еще.

— А что еще?

— Хотел увидеть меня раздетой? Хотел потрахаться?

— Вероятно.

— Вероятно? Еще.

— Что еще?

— Как тебе раздетая Ли Монтана? Груди устроили? Ноги достаточно длинные? Между ног подошло? А волосы: не слишком мягкие и блестящие? Попка, пупок, затылок? Ты это хотел потрахать?

— Ли, дорогая…

Она покачнулась и схватилась за лоб, будто что-то пыталась вспомнить.

— А теперь?

— Еще сильнее, ты же знаешь…

— Не меня… А вот это. — Она скинула платье и шлепнула себя по животу, оставив красный отпечаток. Потом по бедру, по плечу, по лицу. — Вот это… вот это… вот это…

— Ли, перестань…

— Не двигайся! Стой, где стоишь! Тогда почему я этого не чувствую? Не ощущаю себя желанной, обожаемой, привлекательной, сексапильной? Почему мне так не по себе и ты не смотришь на меня, как раньше?

— Ты напугана.

— Да, я боюсь этой чертовой пьесы. Меня запугала Антигона.

— Значит, надо…

— Тсс… Ни слова. Все знаю… Молчи и смотри.

Ли допила водку, хотя была уже сильно пьяна. Опустилась на пол, легла на спину и задрала к потолку колени. Стакан откатился в сторону. Послюнявила два пальца и начала мастурбировать.

— Ли, пожалуйста…

— Нет, смотри! Как бы это делала Антигона? А она вообще это делала? Твердозадая шлюха. Еще как! Поднималась к себе в спальню, ложилась в холодную узкую постель, трахалась пальцами и думала о суровом старике — своем дядьке. Можешь себе представить: сворачивалась, как дитя, руки между ног, и натирала пуговку? А почему? Потому что хотела того, о чем вожделела втайне, — старого дядю. Чтобы тот поднялся к ней в комнату, шлепнул поперек маленькой, твердой задницы и сказал: «Надо преподать тебе хороший урок. Только не трепись о предначертании. Я — царь, хозяин рока и твоей судьбы. И знаю, что тебе нужно — член подлиннее и мужик погрубее. Угадал, моя маленькая, святее всего долбаного мира Антигона?» Она мечтала, чтобы ее грязный дядя явился, как следует огрел, сцапал за запястья, запрокинул голову — и вперед. «Вот, моя полоумная, что тебе требовалось. Чтобы на тебя наорали. Я здесь царь. Мне никто не запретит!»