Читать книгу "Бумажные города - Джон Майкл Грин"

Она останавливается, закрывает мой телефон-раскладушку, но не отдает. Она сжимает его так крепко, что кончики пальцев розовеют, а потом бросает его на землю. Она кричит — коротко, но очень громко, — и когда крик замирает, я впервые осознаю, насколько в Ээгло тихо.

— Она думает, что я обязана ей угождать и что у меня не может быть никаких своих желаний, а когда я не угождаю — меня выкидывают. Она замки сменила. Это первое, что она мне сказала. Господи.

— Сочувствую, — говорю я, раздвигая желто-зеленую траву высотой по колено. — Но с Руфи-то ты была рада поговорить?

— Да, она классная. Знаешь, я зла на себя, что не позвонила ей раньше.

— Да уж, — соглашаюсь я.

Марго игриво меня подталкивает.

— Ты должен меня радовать, а не огорчать! — говорит она. — Это же твоя основная задача!

— Я и не знал, что обязан вам угождать, миссис Шпигельман.

Она смеется:

— Значит, с матерью меня сравниваешь. Прямо ножом по живому. Но справедливо. Ну, а сам-то ты как? Если Бен с Лэйси встречаются, у вас там наверняка еженощные оргии?

Мы медленно шагаем по ухабистому полю. Поначалу оно не кажется мне большим, но мы все идем и идем, а деревья на горизонте никак не приблизятся. Я рассказываю о том, как мы сбежали с вручения, как закрутился наш волшебный Дрейдл. О выпускном, о том, как Лэйси поссорилась с Беккой, как я ночевал в Оспри.

— В ту ночь я окончательно убедился, что ты там была, — говорю я. — Одеяльце сохранило твой запах.

На этих словах ее рука касается моей, и я хватаю ее, потому что сейчас терять мне уже почти нечего. Марго смотрит на меня:

— Мне надо было уехать. Я зря тебя перепугала, это глупо вышло, следовало все получше спланировать. Но я должна была уехать. Понимаешь ты?

— Да, — отвечаю я. — Но думаю, что теперь ты можешь вернуться. Серьезно.

— Нет, не понимаешь, — возражает Марго, и она права: она все видит по моему лицу.

До меня доходит, что я не могу стать ею, а она не может быть мной. Допустим, у Уитмена был такой дар, но у меня его нет. Мне приходится спрашивать у раненого, где болит, потому что я сам не могу стать этим раненым. Единственный раненый человек, которым я могу быть, это я сам.

Я притаптываю траву и сажусь. Марго укладывается рядом, сунув под голову рюкзак. Я тоже ложусь. Она вытаскивает из рюкзака пару книг и дает мне — чтобы и у меня была подушка. «Избранное» Эмили Дикинсон и «Листья травы».

— У меня было два экземпляра, — объясняет она с улыбкой.

— Поэма шикарная, — говорю я. — Лучше ты и выбрать не могла.

— Я в то утро реально сделала все это, повинуясь какому-то импульсу. Вспомнила строчки про двери и решила, что подходит идеально. Но приехав сюда, я ее перечитала. Мы ее проходили давно, на английском, и мне понравилось. Я много стихов читала. Пыталась понять, чем же ты меня в ту ночь удивил? Я долго подозревала: меня зацепило то, что ты цитируешь Элиота.

— Но на самом-то деле нет, — возражаю я. — Тебя поразил размер моих бицепсов и то, как ловко я вылезал из окна.

Марго ухмыляется:

— Дурак, заткнись и дай мне сделать комплимент как следует. Дело не в стихах и не в бицепсах. Меня удивило, что, несмотря на все твое волнение, ты действительно оказался похож на того Квентина из моей детской сказки. Понимаешь, я пишу свои планы поверх этого текста уже несколько лет, и я каждый раз перечитывала страницу, прежде чем ее исписать, и над каждой страницей ржала — ты не обижайся, но я думала: «Блин, неужели я действительно считала Квентина Джейкобсена таким соблазнительным и верным мачо и борцом за справедливость?» А потом… понимаешь, ты действительно в каком-то смысле таким и оказался.

Я мог бы повернуться на бок, и она бы тоже легла ко мне лицом. И мы бы поцеловались. Но сейчас-то какой смысл ее целовать? Это ни к чему не приведет. И мы лежим, смотрим в безоблачное небо.

— Реальность никогда не бывает такой, как ты себе воображаешь, — говорит Марго.

Небо похоже на современную монохромную картину, меня затягивает иллюзия его глубины, оно делает меня выше.

— Да, это верно, — соглашаюсь я. Но, подумав секундочку, добавляю: — Воображение несовершенно. В чужую голову не залезешь.

Я представить себе не мог, что Марго разозлится, когда мы ее найдем, или что она сочинила детектив. Но все же единственный выход — это пытаться представить себе, что ты сам становишься кем-то другим или мир становится каким-то другим. Это тот самый инструмент, который убивает фашистов.

Марго поворачивается ко мне, кладет голову мне на плечо, и мы лежим — точно так, как мы лежали в моей фантазии в «Морском Мире». Для этого пришлось проехать тысячу миль и выждать много дней, но вот оно: ее голова у меня на плече, дыхание щекочет шею, нас обоих заливает густая усталость. Сейчас мы стали такими, какими я хотел видеть нас тогда.

Когда я просыпаюсь, в уходящем свете дня все кажется таким важным и осмысленным: и наливающееся желтым небо, и тихонько покачивающиеся над головой стебли травы, царственно красивые. Я поворачиваюсь на бок и вижу, что Марго Рот Шпигельман стоит на четвереньках в трех футах от меня, джинсы плотно обтягивают ее ноги. Через какое-то время до меня доходит, что она копает. Я подползаю к ней — сухая земля под ладонями скорее похожа на пыль. Она улыбается. Сердце у меня бьется со скоростью звука.

— Что мы раскапываем? — спрашиваю я.

— Неправильный вопрос, — говорит Марго. — Правильный: кого мы закапываем?

— Ладно. И кого мы закапываем?

— Мы роем могилы Маленькой Марго, Маленькому Квентину, маленькой Мирне Маунтвизель и бедолажке-мертвецу Роберту Джойнеру.

— Эту идею, пожалуй, я могу поддержать, — говорю я.

Земля тут сухая, спекшаяся, испещренная ходами насекомых, она похожа на брошенный муравейник. Но мы упорно роем голыми руками, каждая пригоршня земли испускает облачко пыли. И все же мы выкапываем широкую и глубокую нору. Могила должна быть достойной. Вскоре яма мне уже по локоть. Вытирая пот со щеки, я пачкаю рукав рубашки. Марго порозовела. До меня доносится ее запах, он такой же, как в ту ночь, — прежде чем она сиганула в ров вокруг «Морского Мира».

— Я его никогда как реального человека не воспринимала, — признается она.

Я решаю, что это повод сделать паузу, и сажусь на корточки.

— Кого, Роберта Джойнера?

Марго упорно роет.

— Ага. Ну, то есть он — это какое-то происшествие в моей жизни, понимаешь? Но ведь, как бы это сказать, прежде чем сыграть второстепенную роль в драме моей жизни, он играл главную роль в драме собственной жизни. Я, в общем, никогда не видела в нем личность. Парня, который возился в грязи, как и я. Любил, как и я. У которого оборвались ниточки, который не чувствовал, что его корешок цепляется за землю, который треснул внутри. Как и я.