Читать книгу "Книга стыда. Стыд в истории литературы - Жан-Пьер Мартен"

Человек стыда даже имеет нечто общее с человеком надменным. Оба они постоянно находятся на виду у окружающих. Их «себе-на-уме» оказывается заложником того, «что скажут люди». Оба стремятся к определенной вершине, хотя точки зрения, как и точки отправления, не совпадают. Так что мы оказываемся, подобно персонажам Достоевского, заключены помимо нашей воли в границы гордости и унижения.

Отметим, кроме того, что существует стыд, сближающийся с гордыней, существует амбивалентное унижение и гордость, проявляющаяся как стыд… Чувство приниженности может обернуться своей противоположностью. Стыд низкого происхождения? Сын или дочь пролетария со своим скромным происхождением чувствуют себя превосходно: разве это не свидетельство того, что человеку удалось преодолеть низкое происхождение собственными усилиями и трудом? Стыд провинциального происхождения, стыд выходца из Корреза или Шаранты? Гербы пришедших в упадок родов время покрывает новой позолотой… Присущий человеку недостаток может обернуться уникальным достоинством.

Стыд — прометеева страсть. Он не лишен эксцессов — того, что древние греки называли «хюбрис». Говорят о гневе Аякса, но с тем же успехом можно было вспомнить и его стыд, или же его гордость и неумеренность. Аякс верил в свое недосягаемое величие, думал, что он один находится на вершине славы? Боги его покарали. От стыда, что его не увенчали как победителя, от стыда за свой безумный поступок, когда он перебил невинных животных вместо воинов, он покончил с собой. Нарциссический дух столкнулся с «оскорблением бытия». Что же до Медеи, то, согласно Еврипиду, она убила своих детей оттого, что познала стыд преданной женщины (иначе говоря, из гордости).

Случается, что стыд, подхваченный высокими устремлениями, окрашенными злонамеренностью, мало отличается от «мании величия» или, по крайней мере, оттого, что Фрейд, анализируя содержание сна, в котором стыд представал в форме мании величия, назвал «надменной честолюбивой фантазией».

Отправившись на исследование стыда, я повсюду встречал ненасытную гордость, неутоленную жажду славы. То есть смирение писателя (его стремление к святости) и его гордость (его стремление к славе) имеют тенденцию смешиваться: о первом он заявляет во всеуслышание, вторая подразумевается сама собой. Знаменитое высказывание Жюльена Бенда о писателе («Отречение от своего „я“, или скромность, по определению противно его природе») можно вывернуть наизнанку, подобно максиме Ларошфуко. Публично рассказывая о своих унижениях, Джон Каупер Поуис обратил стыд себе во славу. Осаму Дадзай, написав «Исповедь неполноценного человека», начинающуюся словами: «Вся моя жизнь состояла сплошь из позора»[103], — сделал из своей жизни литературное произведение. Жене, преодолев порог стыда, вошел в литературу. Комплекс Лорда Джима — это комплекс унижения и мании величия.

Но стыд скрывает не только свою противоположность. Из него также можно черпать некую парадоксальную мудрость. Вечно стыдящийся человек замечает то, чего другие не видят. Подвергнувшись опасности, которую несет в себе взгляд другого, такой человек вмиг осознает все слабости мира: они преломляются на его лице. Ужасная привилегия, присущая француженке из романа «Хиросима, любовь моя», — француженка вспоминает момент, когда ее остригли во время гигиенических процедур: «Я имела честь быть обесчещенной. Когда бритва касается головы, человек, глупым образом, становится необыкновенно умным».

Возможно, писатель начинает видеть мир по-другому, почувствовав, как бритва касается его головы. Стыд, выражаемый на письме, соединяется с плодами воображения автора, вплоть до смешения с ними. Он высвобождается, открывает книгу и никогда не закрывает ее. Его видение литературно, его преувеличения художественны, его страдания целительны. Он как сама литература: он делает все яснее.

Когда чаша стыда испита до дна, или Десять описанных в литературе способов справиться со стыдом

В этой главе читатель увидит, что автор, измученный угрызениями совести, сознавая, что он возложил на читателя достаточно весомое бремя, в последний момент ищет способы; его от этого бремени освободить, неожиданно давая советы, как бремя облегчить

Гармония течений, равновесие субстанций — вот что проповедовал Гиппократ и вот к чему упорно, тысячей разных путей стремятся люди. Стыд — препятствие к постижению себя, нарциссическая рана, немедленно открывающаяся взгляду посторонних, — вдыхается человеком, словно нездоровый загрязненный воздух, заражающий нас. Как можно не стремиться избавиться от этого невыносимого груза?

Литература, погружаясь в лабиринты стыда, тем не менее не упускает случая предложить нам пути выхода. Она изобретает многочисленные решения (как для автора, так и для персонажей). Не важно, если это всего лишь тупики. Что действительно имеет значение, так это сам поиск, сама иллюзия, которая, увлекая в подземные глубины, частично освобождает нас от самих себя. Вместо парализующего, подавляющего стыда (который помешал бы писательству также, как препятствовал бы любой другой деятельности), писатель предложит то, что Мишо называл «чувством-посредником». Он сублимирует свои слабости, рассказывая о них, он превращается в Другого, принимая форму высшей и абстрактной сущности, без оглядки на язвы своего времени.

Давно известно, что литература может служить утешением, средством социальной гигиены. Она также представляет собой технику избавления от стыда и излечения его проявлений, сборник лекарственных средств. Вместо экстремистского лозунга абсолютного стыда («А всех других нужно уничтожить», — как говорил Мисима), вместо искупительного этического обязательства святого или героя, у писателя — виртуоза стиля — на первый план выступает эстетическое по сути своей представление об относительном и подлежащем обсуждению стыде: что до других, их нужно привлечь на свою сторону, или, по крайней мере, обратить к ним писательское слово. О читатель, я, проходя в свой черед по огненным кругам позора и бесчестья, раскрою в своем рассказе их очарованье, стану сообщником в создании этого рассказа, наряду с тысячами других свидетелей.

1. Метод распутника и циника. Существует ли бесстыдная литература? Разумеется. Например, литература распутников. «В моем повествовании, — писал Казанова в „Мемуарах“, — вы не найдете ни раскаяния грешника, ни скованности человека, который краснеет, осознавая аморальность своих похождений».

Литература бесстыдников, в соответствии с этимологией, лишена стыда. Циник или распутник, защитник непристойности и бесстыдства, смог изгнать стыд презрением — по крайней мере, об этом он трубит повсюду, нападая, в своем чудачестве, на горделивое воздержание обыкновенного человека. Придавая совершенную форму своему существованию, словно произведению искусства, он стремится не только к полному контролю над своими переживаниями, но и к самостоятельности, которая в конечном итоге сделает из него бога. Иными словами, он не подвержен суждениям окружающих и никогда не станет