Читать книгу "Книга стыда. Стыд в истории литературы - Жан-Пьер Мартен"

целомудрием, — основной стыд иудео-христианского общества. По этой причине в нашем обществе обнажение само по себе является карой: публичные наказания часто представляли собой оскорбления, направленные на нарушение этой целомудренности. А в Африке чернокожие женщины стыдились носить трусы, навязываемые им миссионерами. В Афинах насмехались над наготой спартанских женщин. Согласно Геродоту, у лидийцев, как и у всех варваров, вид голого человека считался непристойным. А Франсуа Жюльен недавно показал, что культурный смысл наготы и целомудрия далеко не однозначен, противопоставив долгой традиции изображения обнаженной натуры на Западе китайскую культурную и художественную традицию, в которой изображение наготы невозможно.* * *

Шахдорт Джаванн, иранка, с тринадцати до двадцати трех лет оставалась «пленницей черного покрывала». Она пишет «о стыде иметь постыдное тело — тело, скрытое покрывалом; о тоске оттого, что тело виновно, виновно в том, что существует». Женщина под покрывалом, говорит она, это объект, на котором можно прочитать неписаную заповедь: видеть запрещено. Только воображать. «У мусульман девочка с самого своего рождения — причина стыда, то, что нужно скрыть, поскольку это не ребенок мужского пола. Она — само несовершенство, беспомощность, неполноценность». Это причина, по которой «решение» носить покрывало никогда нельзя по-настоящему считать индивидуальным поступком: это либо покорность, либо мятеж, в зависимости от того, признаёт женщина этот стыд или пытается от него избавиться. Кто же вправе говорить о врожденном чувстве вины и стыда? — спрашивает Шахдорт Джаванн. «Те, возможно, кто с ранней юношеской поры испытывал на себе травмирующее воздействие исламистских догм. Но как раз эти женщины, ощущающие на себе давление мужских взглядов и взглядов родственников, а также тех, кто смотрит со стороны и считает их странными зомби, — они не имеют ни права, ни сил говорить. Они пережили унижение, их не считают за людей, они носят покрывало, эту передвижную тюрьму, словно клеймо, словно желтую звезду женского сословия». Никакое умозрительное описание не может заменить пережитого опыта. Но в то же время подобный опыт покрывается такой же тайной, как и внушаемый им невыразимый стыд.

Давно известно, что клеймение лица и правила благопристойности, навязываемые обществом и религиозной традицией, были также и первыми шагами общества на пути к добровольному рабству и обобществленному стыду. Но как далеко должна была зайти интериоризация стыда, чтобы для одного из полов само лицо стали считать непристойно обнаженной частью тела?

* * *

Стыдиться, хранить целомудрие до самой смерти — так поступила святая Перпетуя. Был 203 год. Ее приговорили к казни в обнаженном виде, на арене с быком. Античная традиция не разделяла стыда наготы, испытываемого молодыми христианками. Тем не менее, из уважения к целомудрию Перпетуи, ей позволили — в качестве исключения, как и Фелиците, — одеться перед выходом на арену. Бык, однако, не разделял деликатности римлян: проткнув Перпетую рогом, он разорвал ее тунику одним ударом. Последнего, что сделала Перпетуя, оказалось достаточно, чтобы ее канонизировать: «более чувствительная к целомудрию, чем к боли», она поправила свою одежду, чтобы не выставлять напоказ тело.

* * *

Смерть от стыда — такова ужасная история Теруань де Мерикур, «прекрасной льежки». Начинала она как предводительница женщин из народа, но имела несчастье поддержать жирондиста Бриссо. По этой причине 31 мая 1793 года в Тюильри она, под надзором женщин из «Горы», подверглась «патриотической порке». Согласно Мишле, «это варварское оскорбление уничтожило ее достоинство и храбрость»: в результате такого унижения она потеряла рассудок и попала в психиатрическую больницу в Шарантоне, где и оставалась до самой смерти. Зимой она выбегала на улицу голая, обливаясь холодной водой.

Слава стыду

Моя гордость окрашена краской моего стыда.

Жан Жене

Т. Э. Лоуренс, известный также как Лоуренс Аравийский, незаконный сын ирландца сэра Томаса Роберта Чэпмена, воспитывавшийся в атмосфере викторианского пуританизма, с детства приобрел маниакальное стремление обнажать тайные пружины любого действия. Привезя с собой в Аравию бремя белого человека, он был крайне обеспокоен тем, какое впечатление он как иностранец там производит. Став знаменитым, но тем не менее стыдясь, что не смог выполнить своих обязательств по отношению к вождю арабского восстания, Т. Э. Лоуренс исчез. В 1922 году он поступил простым солдатом на службу в Королевские воздушные силы под именем Джона Хьюма Росса, но, когда один журналист его раскрыл, он покинул воздушные силы и продолжил службу в Королевском танковом корпусе под именем Томаса Эдварда Шоу (именем, которое он официально взял себе в 1927 году), потом вернулся в воздушные силы и стал там механиком — этаким святым в комбинезоне.

История его жизни длинна, сложна и запутанна. Мотивы стыда и славы переплелись в ней, как сказано в 66-й главке «Страстей души» Декарта: «Более того, благо, которое у нас есть или было, соотнесенное с тем мнением, какое могут иметь о нем другие, вызывает в нас страсть гордости, а хто — страсть стыда»[101].

Т. Э. Лоуренс в своей автобиографии, написанной в тридцатилетием возрасте, объясняет, что есть общего между стыдом и гордостью: чрезмерное внимание к своему образу, горячее стремление услышать свои собственные слова, увидеть самого себя в других. «Мы жаждали славы, — отмечает он, — и испытывали ужас, как бы это стремление не открылось всем».

В своем стыде я думал, что умираю. Я буквально не знал, куда деваться. Мне хотелось исчезнуть, скрыться от взглядов окружающих, порвать с прошлым, не оставлять после себя следов, вести тайное существование, жить жизнью отстраненной, недоступной, подальше отсюда, подальше от всяких подавляющих общественных институтов. Я уже не хотел посвящать эту книгу кому-либо. Я хотел стереть себя с лица земли — или же уничтожить другого.

* * *

В своем стыде, какое я испытывал неистовство, но и какую гордость, какое стремление к могуществу? Человек стыда, подобно робкому человеку, втайне гордец. Он не может быть Богом, совершенной личностью, и лишь поэтому уже чувствует себя ничтожеством. Стремление к господству превращает его в земляного червя. Ницше указывает на двусмысленность, заключенную в скромности тщеславна: «У вас хочет он научиться своей вере в себя; он питается вашими взглядами, он ест хвалу из ваших рук»[102].