Читать книгу "Город Антонеску. Книга 2 - Яков Григорьевич Верховский"

габен зи цу фаркауфен?» – «Господин, что вы имеете для продажи?»

У немецких вояк можно купить всякое: зажигалки с запасными камешками, часы различных марок, простые-штамповки и хорошие, на рубинах, шоколад в круглых коробочках, которые выдают летчикам, белье, одежду, и даже сапоги на шипах и подковах. Продавать свои личные вещи и обмундирование немцам запрещено. Но им нужны деньги – марки. Они покупают на них у крестьян сало, постное масло, муку и отсылают к себе в Германию.

Часть купленных мной вещей мы используем для себя, а остальные я продаю.

Заработанные деньги отдаю маме, оставив себе лишь часть – «для оборота».

Иногда здесь появляются немецкие военные полицейские. На них огромные серые длиннополые шинели, каски, короткие сапоги, цокающие, как лошадиные подковы, и цепи с овальными бляхами и надписью по-немецки: «Фельджандармерия».

Когда мне случается встретить их, я отвожу взгляд и стараюсь стать незаметным. От них веет смертью.

У румынских жандармов другая – зеленая форма, высокие ботинки на шнурках и винтовки за плечами. У них не такой грозный вид, как у немцев, но они тоже убийцы, с той только разницей, что от них иногда можно откупиться, если есть чем. Румыны почти каждый день здесь устраивают облавы на «партизан» и «жидов», проверяют документы и всех подозрительных вталкивают в машины и увозят куда-то.

Не знаю, есть ли здесь «партизаны», но евреев здесь точно давно уже нет.

Всех их еще в прошлом году выловили и убили или посадили в здешнюю тюрьму. Хорошо, что про нас они пока что не знают!

Но однажды, когда я, отойдя с немецким солдатом в сторонку, что-то у него покупал, за моей спиной вдруг раздался голос: «Ду бист айн кляйнэ юде!» – «Ты маленький жид!»

Меня словно током ударило.

Эти слова я уже слышал когда-то. Где?..

Я вспомнил…

Немецкий детский сад… Танта Мэта…

Танта Мэта – это моя воспитательница – она больно сжимает мою руку своей огромной рукой и шипит: «Кляйнэ юде! Кляйнэ юдэ!»…

В детский сад меня отдали лет в пять.

До этого я был на попечении бабушки и Цили, моей тети, которая осталась одна в нашем доме на Прохоровской, когда, не желая идти в гетто, мы с мамой и бабушкой убежали куда глаза глядят.

Детский сад находился в Лютеранском переулке, рядом со старой немецкой Кирхой. В этом районе когда-то жили немцы. Они все приехали к нам из Германии и построили для себя эту Кирху и этот детский сад, предназначенный только для немецких детей.

Но мама, как многие в нашем городе, почему-то с большим уважением относилась к немцам, к их воспитателям и учителям. Она очень хотела, чтобы я знал немецкий язык, и поэтому как-то с помощью Ольги Гааз сумела устроить меня в этот детский сад, хотя многие догадывались, что я еврейский мальчик и мне здесь не место.

Все здесь, в этом детском саду, было немецкое, и все говорили только по-немецки – и дети, и воспитательницы, и даже старый садовник. От этого я чувствовал себя не очень уютно и всегда с нетерпением ждал, чтобы за мной пришла мама или бабушка. Особенно неприятно было оставаться в детском саду последним, когда всех детей уже «разобрали».

У нас были две воспитательницы – танта Мэта и танта Юля.

Особенно мне запомнилась танта Мэта – молодая, толстая, с какими-то пустыми глазами и плотно сжатыми губами. Все дети ее боялись. Но меня она кажется просто ненавидела. Однажды, когда я, видимо, в чем-то провинился, она, больно сжав мою руку своей огромной рукой, оттащила меня от других детей и с ненавистью прошипела: «Кляйнэ юдэ!»

«Ду бист айн кляйнэ юде!» — услышал я вновь и, обернувшись, увидел высокого немецкого офицера…

Он подошел ко мне сзади и уже схватил за плечо.

«Ду бист айн кляйнэ юде!»

«Найн! Найн! Гер официр, – закричал я, пытаясь освободиться. – Их бин…» – «Нет! Нет! Господин официр, я…»

«Во хаст ду ди дойче шпрахе гелернт?» – «Где ты выучился немецкому?», – не выпуская мое плечо из клещей, рычит немец.

«Ауф дер Шуле…» – «В школе…» — отвечаю я и уже начинаю плакать.

«Даст ист айн луге! Верфлюхте кляйнэ юде!» – «Это вранье! Проклятый маленький жид!» — продолжал бесноваться немец, и я уже был уверен, что пришел мой конец…

Но тут неожиданно немец увидел проходившего мимо румынского полицейского. Он подозвал его и сказал, что узнал в мальчишке, то есть во мне, жида, и, выпустив наконец мое плечо, ушел.

Теперь за меня взялся румын.

«Жидан?» — спросил с любопытством.

«Нуе, домнуле, рус!» – «Нет, господин, я русский», – сказал я как можно уверенней и стал объяснять полицейскому, что меня здесь на Базаре все знают и что у моей мамы здесь есть свой «магазин». Но румын то ли не понял, то ли не поверил и повел меня в полицию.

«Мержем! Мержем!» – «Пошли! Пошли!» — подталкивал он меня.

Вокруг уже начали собраться люди.

И на мое счастье, кто-то успел сообщить маме, что меня забирают в полицию. Мама бросила все и кинулась спасать меня.

Она догнала нас и, схватив меня за руку, обратилась к полицейскому: «Домнуле! Эста копил меу!» – «Господин! Это мой ребенок!»

Румын, казалось, был озадачен, а мама, воспользовавшись моментом, стала говорить ему по-румынски, что это недоразумение, что у нее здесь свой «магазин», что все ее знают, что ее знает даже «сам начальник полиции».

Она назвала фамилию начальника и сказала, что только вчера с ним разговаривала. Полицейский опешил и стал извиняться: «Бине, бине, домна!» — «Хорошо, хорошо, госпожа…»

«Лукован», – добавила мама.

«Скузаць, домна Лукован!» – «Извините, госпожа Лукован!» — говорит румын и уходит.

Мы «свободны». Но от страха все поджилки трясутся.

А с начальником полиции мама действительно была «знакома». Проходя как-то по Базару мимо маминой будки, он «обратил внимание» на лежавшую на прилавке черную с серебристым оттенком каракулевую папаху и спросил: «Кыд костэ качула?» – «Сколько стоит папаха?»

Мама ответила, что эта качула не имеет цены, и она просит домнуле принять ее в подарок.

Начальник полиции, конечно, благосклонно подарок принял.

Как оказалось, подарок действительно был «бесценным», но сколько здоровья стоило все это маме.

Мы раньше времени закрываем «магазин» и возвращаемся домой. По дороге мама просит меня не заниматься больше моим «промыслом» и не иметь дела с немцами – это слишком опасно.

Но и ее работа в «магазине» тоже опасна.

И даже просто находиться здесь, на этом Базаре, опасно.

Опасность подстерегает нас повсюду, и, наверное, поэтому Страх не оставляет