Читать книгу "Молот ведьм - Яцек Пекара"

– Я не думал, что это в тени… – заикнулся он. – Желание ослепило меня, – внезапно разрыдался он, и слезы ручьем потекли по искаженному лицу. – Но я виновен только в этом, Богом клянусь! Да и то – лишь в мыслях, поскольку не успел согрешить въяве!

Я повернулся и обменялся с Кеппелем довольной ухмылкой.

– Запишите, что обвиняемый признался в намерении противоестественной связи с женщиной из семейства колдуньи. Я рад, Пьетро, что мы уводим тебя от Сатаны. Помни, брат, что и святой Иоанн говорил: «Для меня нет большей радости, как слышать, что дети мои ходят в истине»[29]. И чем охотней делишься с нами правдой, тем сильнее отодвигаешься от того, кто суть отец всякой лжи.

– Ис-ку-плю-у, – простонал он. – Поститься, ходить во власянице, бичевать плоть. Кля-ну-усь.

– Грешил, Пьетро?

– Грешил, грешил, но хочу искупить вину-у-у…

– А разве не ты, Пьетро, сказал, допрашивая Эмму Гудольф, что расплата за грех – смерть, весьма уместно цитируя слова святого Павла?

– Я?

– Пьетро, драгоценнейший мой товарищ, – сказал я. – Пока доберемся до покаяния, должно наступить время для исповеди и раскаяния. Расскажи мне о шабаше.

– Ничего не зна-а-аю! Поверь мне, не знаю, не знаю, не знаю…

– Любезный Пьетро. – Я отступил от него на пару шагов, и голос мой сделался холодным и твердым: – Позволь объяснить тебе, как действуют эти инструменты.

– Нет, прошу! – вскричал он. – Не покидай меня!

– Я рядом, Пьетро, – подпустил я в голос теплоты. – Готов тебе служить, едва только меня призовешь. Расскажи нам о шабаше…

– Не-е-е зна-а-аю-у-у! – расплакался он столь жалостливо, что никто б и не подумал, будто перед нами палач, приказавший замучить десятки подсудимых.

Он был одним из тех, кому мучить других людей – все равно что на пол плюнуть. Но сами они слабы, будто тонкий винийский хрусталь, который даже на легчайшее к нему прикосновение отзывается стоном разбитого сердца.

– Дорогой мой Пьетро. Довольно будет всего лишь потянуть второй конец веревки, чтобы твои связанные за спиной руки начали выгибаться за голову. Все выше и выше. В конце концов суставы не выдержат, связки порвутся и сухожилия треснут. Твои руки поднимутся выше головы, что причинит тебе невероятную боль. Голова упадет на грудь, а ребра, кости, жилы и суставы станут видны настолько хорошо, что их можно будет пересчитать. Умелый палач сумеет растянуть тело так, что чрез него будет виден огонь свечи.

Я прервался ненадолго, чтобы взглянуть, произвели ли мои слова впечатление на обвиняемого, и с удовлетворением отметил: произвели. В конце концов, не раз, не два и не десять мне самому приходилось применять эти пытки, поэтому я прекрасно знал об эффектах, ими производимых.

– Это обычная пытка, которую мы используем на допросах, но обычность ее не означает в нашем случае неэффективность, – добавил я.

Подошел к палачу, что стоял подле очага – там были ровно разложены инструменты, которые не требовали нагревания. Я поднял две соединенные металлическими болтами пластинки, изнутри выстеленные толстыми железными остриями. Приблизился к канонику, который следил за мной с ужасом.

– Это – железные сапоги, – пояснил я. – Накладываются на голень и лодыжку, а потом болты скручиваются. Железные острия, размещенные внутри, давят кости твоих ног, рвут мышцы и протыкают тело. После того как болты затянуты, палач порой стучит по пластинам молотком, чтобы увеличить боль, или разогревает их на огне, или вбивает между металлом и телом железные клинья.

– Молю, – прошептал он.

– Это я молю тебя, Пьетро. Не позволяй нам использовать эти приспособления.

– Я невинен!

Ох, милые мои, сколь часто я слышал эти горячие и преисполненные отчаяния заверения. Но на сей раз, когда бы даже и хотел, не смог бы отворить для них слух свой.

– Любезные собратья, – повернулся я к инквизиторам. – Согласно ли это вашему желанию или нет?

– Согласно желанию, – ответил за всех Кеппель, я же дал знак палачу.

Палач дернул за конец веревки, и связанные за спиной руки каноника резко пошли вверх, на высоту головы. Тинталлеро завыл так, что заглушил хруст вырываемых суставов.

Палач подошел и прижал к голому боку каноника горящий смолистый факел. Держал его так долго, чтобы тело зашкворчало в огне и покрылось черным налетом сожженной плоти. Потом отошел и приспустил веревку.

Каноник теперь мог уже стоять на стопах, не вытягиваясь на цыпочки. Перестал выть, голова его упала на грудь – теперь лишь отчаянно плакал. Лицо его покрыто было потом, флегмой, кровью из прокушенных губ и языка.

Я похлопал его по голове.

– Не позволяй, чтобы мы причиняли тебе боль, Пьетро, – шепнул ему. – Всемогущий Господь создал наши тела как святыни, и нам не следует те святыни рушить. Покорись Божьей воле, приятель. Очистись в потоках веры и истины. Позволь окропить тебя иссопом и омыть твою душу, дабы сделалась белой, как снег.

– Я-а-а лю-у-ублю-у-у Бо-о-ога-а! – плакал он мне в плечо.

– Тогда помоги нам, Пьетро. Мы не справимся без твоих веры, упованья на нас и любви. Расскажи нам все, приятель, чтобы мы сегодня же могли все вместе произнесть искреннюю благодарственную молитву, вознося сердца наши к Господу.

– Я могу-у призна-аться во все-е-ем, но это будет непра-а-авда…

– Пьетро, но разве не ты, допрашивая Эмму Гудольф, говорил, что «кто признает вину, тот виновен воистину, ибо человек правды выдержит даже худшие пытки, призывая Господа и отбрасывая ложные обвинения»?

– Я уже не по-омню…

– Не помнишь или не желаешь помнить, Пьетро? Расскажи нам, прошу, про шабаш. Почему он происходил в таком месте, а не на Ропушьем Вирхе?

– Руперхем Вирх, – захныкал он.

– Верю, что ты лучше нас знаешь о месте шабашей, – признался я ласково. – Запишите, братья, – и обратился к Вангарду: – Обвиняемый открыл, где обычно происходят шабаши.

– Я не знаю где! Отпустите-е-е меня, я невинно-о-о-овен…

Я же дал знак палачу – и крики каноника уступили место протяжному вою. Палач снова приблизился с факелом в руках и приложил его к паху обвиняемого.

– Расскажи нам о шабаше, Пьетро, – шепнул я канонику прямо в ухо, а когда палач отошел и отпустил веревку, повторил: – Шабаш, Пьетро, шабаш. Как часто принимал в нем участие?

Он взглянул на меня, и в глазах его мешались страх, боль и непонимание.

– Не помню, – сказал с отчаянием. – Не помню, сколь часто.

– Вспомнишь. – Я ласково провел рукою по его измазанной кровью щеке. – Все вспомнишь…

Эпилог

Дверь резко ударила в стену, и я оглянулся. Увидел, что на пороге стоит молодой плечистый священник. За ним толпились несколько вооруженных людей.