Читать книгу "Город живых - Антон Ледовских"

Итак, прежде чем я продолжу свой рассказ и перейду к истории моего божественного становления, я позволю себе еще раз испытать ваше терпение бородатым анекдотом.

«Старый ребе сидит дома и пересчитывает деньги. Во двор влетает сбившийся с ног мальчишка и кричит: «Ребе, мессия пришел». Ребе продолжает заниматься своим делом, сосредоточенно проводя подсчеты. Вбегают соседи и кричат: «Ребе, выходи со двора, мессия идет по нашей улице». Реакция нулевая. И вот уже мессия, перешагивая порог калитки, воздев руки к небу, возглашает: «Ребе, сколько можно тебя ждать?» И вот тут старый ребе поднимает голову и язвительно отвечает: «Кто бы об этом говорил?»

Я до сих пор сильно переживаю, что не пришел раньше. Возможно, я бы сумел что-нибудь исправить. Но, как видно, мне этого уже не дано.

Дом

Я просыпаюсь от звонка старого дребезжащего будильника. Как же я его ненавижу. Эту адскую машинку нашла моя младшая сестра в дальнем уголке нашего деревенского дома. Не знаю, какой злой гений изготовил это механическое чудовище, но, видимо, он был большим мастером своего дела. Пролежав неисчислимое количество лет в пыли и забвении, при первом же повороте заводного ключа будильник затикал и продолжает исправно работать уже не первый год. Зато я точно знаю, почему он оказался именно там, где был найден. Это все из-за душераздирающего звонка. Как только часовая стрелка доходит до заданной отметки, этот монстроподобный железный идол извергает на свет божий из своего нутра столько противного душераздирающего шума, что любой нормальный человек не решится им воспользоваться повторно, в том случае, если в первый раз каким-то чудом избежит разрыва сердца от испуга.

В своих мечтах я не раз придумывал для этой тикающей банки с шестеренками изуверские казни. Я представлял себе, как с наслаждением разбиваю проклятый механизм большим отцовским молотком, хранящимся в сарае, или как я кидаю его в бездонный колодец, одиноко стоящий на окраине деревни. Когда мое воображение разыгрывалось, я даже представлял, как осторожно заворачиваю его в махровое полотенце, чтобы никто не услышал его громоподобного предательского тиканья, и иду через всю деревню, а потом и несколько километров через лес, чтобы положить постылую железяку на блестящий от трения тысяч колес поездов теплый рельс. И с замиранием сердца жду, когда из-за сопки покажется тяжело идущий локомотив с длинной вереницей вагонов и навсегда унесет из моей жизни этого звенящего стервеца.

И каждый раз со вздохом я отбрасываю свои коварные мысли по поводу уничтожения будильника. Просто дело в том, что моя маленькая сестренка души в нем не чает. А я, в свою очередь, безумно люблю свою сестру.

Этим летом ей исполнилось семь, но выглядит она намного младше. И от этого я люблю ее еще больше. Ее худоба, граничащая с прозрачностью, вызывает во всех окружающих резкое чувство заботы. А ярко-голубые глаза в обрамлении светлых волос придают ей настолько ангельский вид, что не любить ее становится просто невозможно.

Кроме того, она моя единственная сестра. А я, как единственный мужчина в доме, обязан беречь и опекать ее. В принципе, я всегда с этим справлялся. Труднее было не давать в обиду себя.

Она же отвечала мне полной взаимностью и не раз ее появление заканчивало проводимую надо мной старшими парнями экзекуцию. При виде ее широко распахнутых глаз, на которые вот-вот навернутся слезы, опускались руки даже у самых отъявленных хулиганов нашей небольшой деревеньки. Даже Васька Соленый, крепыш, превышающий меня ростом на добрую голову, а весом, наверное, раза в полтора, сплевывая сквозь зубы и бормоча угрозы, опускал уже занесенный над вашим покорным слугой кулак.

Моя сестренка действительно была настоящим ангелом. Помимо людей к ней так же тянулись и животные. Даже старый кавказец Обрек, которого держал у своих сараев Митька Буржуй, при появлении Дашеньки начинал энергично вилять хвостом. А ведь этого пса боялся и сам Митька, он даже еду кидал ему с расстояния. Тяжелая металлическая цепь никогда не снималась с ошейника, и вся деревня боялась этого матерого волкодава. И Митькины склады обходили третьей дорогой. Никто мне не верит, но я собственными глазами видел, как Дашенька однажды гладила это чудовище.

Кстати, я забыл вам представить мою сестру. Прошу любить и жаловать, Дарья. Правда, кроме как Дашенька, ее в деревне никто не величает.

Только я себе иногда позволяю ее называть Дарьей, для пущей серьезности и только когда мы дома. Вообще она очень послушная, но иногда мне приходится ей объяснять, почему нельзя делать то или это. Странная она немного. Вот в прошлый год, помню, повадилась она ходить к тому самому колодцу на окраине деревни. Выйдет посреди бела дня и идет к нему. А потом встанет на край сруба и смотрит вниз. Мать чуть удар не хватил, когда она в первый раз увидела эту картину. Я-то ее уже раз пять на этом месте отлавливал и домой по-тихому приводил, а тут не уследил. Вот тогда я ее серьезными разговорами и начал поучать. Надо отдать ей должное, после первого же внушения все и прекратилось. Я ее все допытывал потом, что она хотела в колодце увидеть. А она мне в ответ, мол, днем там можно звездочки разглядеть, такие блестящие, маленькие. И сама глазенками своими моргает. Ну как на нее злиться?

Так и живем мы втроем: Сашка, в смысле я, Дашенька и матушка наша Евгения Дмитриевна. Отца у нас нет. Погиб, еще когда мы жили в городе. Мать тогда на почте работала, денег несильно много получала, да с батькиной зарплатой нам кое-как хватало. А тут отец в аварию попал, водителем он был, дальнобойщиком. Ехал он как-то обратно с рейса, домой спешил сильно, к нам. Дело поздней осенью было. А тут откуда ни возьмись туман сел, да такой густой. Напарник батькин, с которым они двумя машинами в рейс ходили, ехать дальше отказался, говорит, давай утра дождемся и двинемся. А батьке уж сильно невтерпеж домой было добраться. Уж больно он нас всех любил и от разлуки страдал. Вот и поехал он в туман молочно-белый, да и убился. Навстречу такой же длинномер ему попался. Лоб в лоб столкнулись они, да и, хоть скорость была невелика, оба и погибли.

Я семью водителя того потом видел, когда мы отца из морга с матерью и дядькой забирать приезжали. Его жена, такая же хрупкая, как и моя мать, долго стояла и смотрела на нас. А потом неожиданно подошла и обняла мою матушку. Я до сих пор помню, как эти две очень похожие друг на друга женщины стояли обнявшись и беззвучно рыдали. А рядом с ними непонимающими глазами взирали на это я и дочка того водителя, примерно моя ровесница. Что было дальше, я помню плохо. Как забирали тело отца, как везли его в город, как хоронили и поминали – все это стерлось из моей памяти. Возможно, просто сработала одна из защитных функций организма, спасшая мою психику в тот момент.

Скоро мы переехали в деревню. Мать не смогла потянуть расходы за съемную квартиру в одиночку. Ее почтальонской зарплаты едва хватало на еду. Мне тогда было уже десять. А Дашке еще три годика.

Переехали мы быстро. Всех наших нажитых в городе вещей едва хватило, чтобы заполнить кузов полуторки наполовину. Пара диванов, письменный стол, тумбочка, холодильник да два мешка одежды и постельного белья. Даже телевизора не было. Точнее, он был, новый, плоский, с метровой диагональю. Отец на последнюю премию купил, всю жизнь о нем мечтал. Да вот неудача, купил, а посмотреть вдоволь не успел. Телик мамка водителю машины отдала как плату за переезд. Деревня наша далеко в тайге находится, верст за двести пятьдесят от города. Дорог там нормальных нет, только проселочные. Вот и не сыскать желающих в ту дыру ездить. Мать с отцом с той деревни и сбежали, поскольку житья там никакого нету. Глушь, одним словом.