Читать книгу "Солнце и смерть. Диалогические исследования - Ганс-Юрген Хайнрихс"

П. С.: Мой план таков. Вы увидите, чтó из этого плана можно реализовать. Основных идей тома «Пены» мы уже не раз касались ранее – в той или иной связи: я переворачиваю отношения между воздухом и землей. Мне важно показать, что парение-в-воздухе – нечто вроде первичного отношения, а твердое стояние на земле, надежная опора на почву – вторичное состояние, отклонение от изначального. Можно было бы назвать это извращением фундаментирования, которое было типичным для прежних высоких культур. Я тем самым принимаю ту идею, которая дискутировалась недавно в теории науки под названием «де-фундирование». Если центральная языковая игра философствования, а позднее – и языковые игры наук заключались в том, что называлось обоснованием, то для современной эпистемологии скорее типично противоположное движение – своего рода лишение оснований, разрушение основ, подрыв фундамента. Это связано с тем, что эпистемология внутренне двигалась по следам, которые проложила мысль первой философии, догоняя ее, наверстывая отставание. А между тем серьезнейшие представители науки уверяют, что наши «последние основы» в конечном счете висят в воздухе. Под каждой надежной основой сегодня видят разверзающуюся пропасть. Классическая метафизика имела свое оптимальное влияние в те времена, когда центр тяжести человека переместился. Тогда стремились любой ценой поставить дома и теоретические тезисы на так называемую солидную основу. Однако эти поиски наисолиднейшей основы не увенчались успехом. Процесс поисков обоснования остановился на половине пути.

Сегодня становится очевидным, что отношение между основой и тем, что на ней стоит, следует перевернуть. Нам надо не обосновывать, а придавать формы, создавать натяжные канатные системы и подвешивать их в воздухе, заставляя в нем парить. Сгущения – концентрирования заменяют обоснования. Надо, скорее, показать, что все культуры парят в воздухе и не надо понимать их, исходя из их так называемых основ. Культуры – это системы, принадлежащие атмосфере. Для этих воздушных образований решающее значение имеют символические процессы и настроения. Их первичным продуктом было установление в обществе климата, который первичнее даже производства продуктов питания. Атмосферная, воздушная конституция культуры – это и есть, собственно, «фундаментальное», «основное» в ней; разумеется, выражение это абсурдно и уместно только в той мере, в какой оно служит для обозначения первичного, определяющего всё, изначального.

Я хочу искать основу в будущем над почвой, над землей, в климатическом априори культуры, в разделенном на части воздухе, в социальном просвете. Я утверждаю, что первая совместная деятельность людей – это не охота, не секс, не взращивание детей и уж совсем не земледелие, скотоводство, промышленность, а обеспечение резонанса между теми, кто ведет совместную жизнь. Для сегодняшних культур стало вопросом выживания – как они смогут воспроизвести себя в качестве атмосферных сообществ – сообществ с общей атмосферой. Даже физические атмосферы перешли на ту стадию своего существования, на которой они создаются технически. Будущее станет эпохой климатосоздающей техники – и, тем самым, совершенно технической эпохой. Люди будут все больше и больше понимать, что общества с самой их основы созданы искусственно. Воздух, которым мы дышим по одиночке и все вместе, уже не может считаться само собой разумеющимся условием, которое дано априори. Все нужно будет производить технически – как атмосферу в метафорическом смысле, так и атмосферу физическую. Политика станет разделом технологии создания климата.

V. Работа по сопротивлению

Во власти одной загадки

Г. – Ю. Х.: Господин Слотердайк, в обеих Ваших книгах «Сферы I» и «Сферы II» геометрическая форма шара играет решающую роль. Чтобы начать новый круг размышлений, позвольте мне напомнить, что существуют еще и другие геометрические формы: есть пирамида, прямоугольник, магический квадрат, пятиконечная звезда, или пентаграмма, шестиугольник, и, сверх того, группа тел, описанных Платоном.

Возьмем пентаграмму, которая имеет большое значение в магических традициях. В прямой форме она применяется в белой магии, в перевернутом виде она есть смысловой образ зла; ее применение выходит за рамки какой-то одной культуры, она используется как кельтами, так и евреями, друидами и христианами. Кроме религии, пятиконечная звезда играет роль и в геометрии: от нее произошло золотое сечение, с ней связаны так называемые числа Фибоначчи, которые выражают основополагающий принцип природы и которые воплощены во многочисленных органических формах, таких как листья и растения, микроорганизмы и естественно образовавшиеся спиральные структуры. Художник Хундертвассер[200] – тот самый, который сказал: «Прямая линия – это трусливая линия», – объявил наивысшим из образов спираль, которая символизирует переход от жизни к смерти, затем снова к жизни и так далее.

Или вспомните о ранних формах городов: первоначально города строились как отражения космоса, а, как известно, космос никогда не представлялся круглым – иногда его представляли себе как куб или как цилиндр. Сведения об этом можно почерпнуть из исследования Найджела Пенника[201] «Древняя наука геомантии». Вспомним о сферических формах, описанных у Антонио Гауди[202] или у Рудольфа Штейнера[203], или о спиралях, которые мы находим в виде окаменелостей – например, в виде следов, оставшихся от пауков, а также на древних наскальных рисунках. Я привожу эти примеры, чтобы обратить еще большее внимание на формируемый в представлении образ «сферы», или шара, как на образ архитектурный и художнический, – и поставить на более широкий фундамент истории культуры проблему производства пространства. Скажите, Вы сами, когда создавали свой труд, помнили о других пространственных фигурах – или с самого начала полностью сконцентрировались на глобусе?

П. С.: Нет, глобус приходил мне в голову с таким постоянством отнюдь не потому, что я упорно хотел найти архетип, а потому, что он столь мощно был представлен в истории идей. Он был idée fixe метафизики, без сомнения, потому, что представлял собой идеальное решение проблемы, когда предпринималась попытка с помощью какой-либо геометрической схемы зримо представить концентрически сформированную тотальность. Поэтому глобус и подходил для универсального применения – был столь космологичным и онтотеологичным. Нет никакой другой формы, в которой главенствующее положение середины столь легко позволяет связать себя с идеалом тотальной включенности, при которой объято все без остатка, – именно это и притягательно для онтологий и космологий той эпохи в жизни мира, когда господствовала метафизика. Тот, кто хочет одновременно универсализма и централизма – а именно таково было требование к тем картинам мира, которые создавали высокие культуры, – неизбежно придет к форме тотального, всеохватывающего шара. Чем были классические метафизики, как не приверженцами идеи, что бог должен быть приверженцем центризма? Только шар предполагает одновременно и тотальную включенность всего, и господство центра. Мне, следовательно, оставалось только придерживаться того, что уже дает история идей, если я хотел сохранять верность своему подходу или, лучше сказать, своему основополагающему настрою – представить невозвратимую уже эпоху метафизики в работе, которая будет посвящена воспоминаниям о ней и при этом вызовет уважение – не в последнюю очередь потому, что позволит вникнуть во внутренние не-возможности метафизики.