Читать книгу "Неизлечимые романтики. Истории людей, которые любили слишком сильно - Франк Таллис"

Мало кому выпадает шанс взглянуть на настоящий мозг так близко. В наши дни даже нейробиологам редко приходится рассматривать его вживую, хотя именно он является объектом их изучения. С развитием нейровизуализационных технологий старое доброе препарирование мозга становится ненужным. Что касается меня, мне было до ужаса любопытно на том занятии по анатомии мозга. Я до сих пор вспоминаю те тонко нарезанные ломтики, переливающиеся в свете осеннего солнца, и размышляю о возможности извлечь на свет остаточные воспоминания о любви, настойчиво укрывающиеся среди белых и серых частей, покрытых багрянцем.

Я жалею, что не уделил должного внимания нашему профессору.

Ситуация и окружающая обстановка казались мне тогда жутковатыми и напоминали разные клише из фильмов: излишний драматизм, восточноевропейский акцент, сам факт, что я сижу в лаборатории и что чувствуется налёт готичности в лежащем передо мной нарезанном мозге, словно специально подготовленном для кулинарных опытов. А откуда же сам профессор? Конечно же, откуда-нибудь из Трансильвании, думалось мне. Идеальная картинка.

Будь я тогда мудрее, я бы прикинул, сколько лет профессору, и догадался бы, что его акцент связан с намного более интересными вещами, чем вампиры из кинофильмов. Я бы решил, что у такого, как он, человека непростая и любопытная история: такая история, которая углубила и обогатила бы мои философские суждения о мозге, жизни и любви. Я бы тогда не сразу покинул кабинет, задержался бы, задал множество вопросов и завёл бы развёрнутую беседу. Но я ничего такого не сделал. К сожалению, моя любознательность увела меня не дальше Трансильвании и мрачных башен замка Дракулы.

Совсем недавно я узнал, что тот самый профессор анатомии был одним из тех, кому удалось пережить Холокост. Он провёл зиму в концлагере Берген-Бельзен, где умер его отец. В то время профессор был ещё ребёнком. Даже сейчас я вздрагиваю, думая о том, какие воспоминания хранятся в его сером веществе.

Жизнь – штука небезопасная, и любовь – её неотъемлемая часть. С возрастом я понял, что полезно почаще напоминать себе эту избитую истину. Мы, люди, как мне кажется, постоянно забываем очевидные вещи.

– Я ненавижу его. Ненавижу.

Верити – дама средних лет, родом из богатой аристократической семьи и замужем за биржевым маклером. Некогда она была светской львицей, чья жизнь вертелась по кругу: утренний кофе, загородные праздники, спортивные состязания, Уимблдонский турнир, благотворительность, поездки на Глайндборнский фестиваль. Её дети давно выросли и покинули родительский дом, но жизнь для Верити не потеряла смысл. Её жизнь была прекрасна. Да и вообще, жизнь всегда была прекрасна.

Но однажды, как гром среди ясного неба, муж Верити заявил, что он несчастлив, после чего переехал в отдельный дом в сельскую местность Кента и попросил развода. Когда Верити спросила, появилась ли у него другая женщина, он ответил, что у него никого нет. Но Верити не поверила. Традиционные методы вызнать правду не увенчались успехом, поэтому она прибегла к более решительным мерам. Она сменила дорогие платья и украшенные цветами сарафаны на полевую форму и стала ночи напролёт проводить в поле возле нового дома мужа. Она купила самые мощные бинокли, камеру с телеобъективом и дальнодействующее подслушивающее устройство. Верити уже не вела себя как утончённая светская дама и мать четверых детей. Она превратилась в суперсекретного агента, выполнявшего миссию на вражеской территории. Разительная перемена произошла в два счёта. Друзья Верити полагали, что она сошла с ума.

Теперь же Верити сидела на больничной койке, закинув нога на ногу. Я сидел напротив неё в плетёном кресле. На прикроватном столике возле кувшина с водой и бумажного стаканчика лежали биография Маргарет Тэтчер и роман Агаты Кристи. Верити была одета в просторный кардиган и тренировочные штаны. Волосы растрёпаны, лицо осунулось. За короткий срок она очень сильно исхудала, из-за чего кожа на её подбородке стала обвисать.

– Я ненавижу его, – с горечью повторила она.

Оказалось, что у мужа всё же была другая женщина, к тому же молодая и красивая. Верити наблюдала за ними и просто не могла оторваться. Она хотела знать всё о новой жизни мужа и очень скоро добилась своего. Но осведомлённость никак не могла исправить положение дел, и Верити впала в глубокую депрессию.

– Я просто хотела знать правду. Так я себе говорила. Я не хотела, чтобы он уходил от меня, прикрывшись ложью, – я чувствовала, что этим он оскорбляет мой интеллект. Не знаю, почему я продолжала слежку. Всё это переросло во что-то нездоровое, но я никак не могла перестать следить. – Она сжала руками голову, словно внутри ей резали мозг и она пыталась не дать ему развалиться на части. – Я не знаю, как до такого дошло. – Верити со страхом оглядела палату, будто только сейчас осознавая, что находится в психиатрической больнице. – Я уже не понимаю, кто я такая. – Она заплакала, и я протянул ей бумажные платки.

Когда Верити выплакалась, она промокнула глаза и сказала:

– Та девочка – для меня она девочка – она была азиаткой… китаянкой… и… – Переживаемое мучение не дало ей закончить мысль. – Люди думают, я веду себя нелепо. Всё обойдётся, всё непременно пройдёт, так всегда бывает, что ты. Люди порой так равнодушны и бестактны. Неужели я настолько нелепа? – Она задумчиво коснулась пальцами подбородка. – Я говорю, что ненавижу его. Но я знаю, что это неправда. – Верити тяжело вздохнула, и этот вздох вернул её к воспоминаниям о былых днях: к номеру в гостинице, к ресторану в Париже, к прогулке по пляжу в ветреный день. – Если бы я и в самом деле его ненавидела, мне бы не было так больно. Мне больно именно потому… – Последующие слова дались с большим трудом, и на её лице появились жёсткие черты: – …Потому что я люблю его.

Именно этого я и ждал: признания собственных чувств, правду, – чего-то, с чем можно работать. Вот теперь мы могли приступить к терапии.

Благодарности

Спасибо моему творческому, проницательному и прилежному редактору Ричарду Бесвику, вдохновившему меня написать данную книгу;

моему агенту Клэр Александер;

Николе Фокс (за вычитку первых черновиков);

и Нитье Рэй за осмысленное и великолепное художественно-техническое редактирование.