Читать книгу "Сестры озерных вод - Олли Вингет"

— Не вру! Лес мне господин, не вру! — поклялась Фекла и сама в тот миг поверила, что это правда.

— Хорошо, вам я верю, — пробормотал безумец, успокаиваясь. — Отчего-то именно вам я верю.

Он расслабленно прикрыл глаза и тут же уснул. Нужно было уходить, только Фекла не могла отвести глаз от его заплаканного лица. Никогда еще она не видела ничего прекраснее. Из оцепенения ее вывел надсадный крик петуха. Петя всегда просыпался самым первым, но следом за ним во двор выходила тетка Глаша, — времени любоваться спящим не оставалось. Фекла укрыла безумца куском мешковины, убрала с его лица тонкие прядки волос. Он пошевелился, но не проснулся. В первых лучах солнца, что пробивались через щели в стенах хлева, чужак будто светился изнутри — тусклым, но истинным светом.

Фекла поднялась на ноги и тихонечко вышла во двор. Петух прохаживался по своим владениям и недовольно заворчал, увидев незваную гостью, нахохлился, готовый закричать еще раз. Фекла прижала к губам палец:

— Тихо-тихо, Петя… Тихо.

— Какое имя знакомое. Петя… — Безумец стоял у приоткрытых дверей хлева, которые Фекла должна была, да забыла припереть. — Вы заприте меня, а то заметят. И запретят ко мне ходить. — Он слабо улыбнулся. — А я хочу, чтобы вы приходили. — И отступил в темноту.

Руки дрожали, пока Фекла подкладывала в углубление под дверью выточенное бревнышко. Петух следил за ней, не отрывая черных бусинок-глаз, но молчал. Лес защищал дочь свою от зла и чужого гнева. Пока еще защищал.

…Они виделись каждую ночь. Словно тень, Фекла слонялась по дому до заката, зевала, терла кулаками глаза, отвечала невпопад, кивала поспешно, мол, да-да, все слышу, все сделаю, но ничего не слышала, ничего не делала. Фекла ждала вечера, Фекла предвкушала ночь. Как только дом заполняла тьма, тетки стихали в спальнях, забывалась сном Стешка, а братья, намаявшись за день, дрыхли без задних ног, Фекла выбиралась из-под покрывала, босиком кралась к двери и бежала в хлев.

Ночь скрывала лихорадочный блеск глаз и пересохшие губы. А Петя — имя легко слетело с губ той ночью, и осталось, и прижилось, — ждал ее по другую сторону припертой бревнышком двери. Он широко улыбался, распахивал руки, будто собирался обнять плечи гостьи, а вместе с ними и весь ее странный мир, но не обнимал, а продолжал стоять так — нелепый, худой, безумный, — а Фекла каждый раз замирала в ожидании его объятий и каждый раз думала: ничего, в следующий раз.

Они садились на ворох соломы и молчали. Иногда Петя брал ее кисть, подносил к лицу и рассматривал. В темноте рука белела расплывчатым пятном, а он все смотрел и смотрел, радостно щурясь.

— Такая вы тоненькая, такая хрупенькая…

Фекла молчала, стараясь не выдать себя сбитым дыханием, и молила только, чтобы лес даровал ей умение навсегда запомнить этот момент. Пыльную тьму, тепло чужого тела, прикосновения худых пальцев к ее руке и шепот:

— Такая вы тоненькая. — Пауза, вдох и удивленный выдох. — Такая хрупенькая.

Лес слышит своих детей, да только желания их понимает по-своему, и ночи, проведенные в хлеву, запомнились Фекле странной мозаикой, кусочками целого, которое уже не собрать.

— Я люблю смотреть на звезды, — говорил Петя, растягиваясь на посыпанной соломой земле. — Они делятся вечностью даже с тем, кто на пороге смерти.

А еще:

— Когда-то я писал… Что вы смеетесь? Я писал книги! Не верите? Но я не лгу! Настоящие книги!

— А почему же бросили?

— Они оказались никому не нужны.

— И что было дальше?

— А дальше я потерял рассудок от горя. Так бывает, когда большие надежды оборачиваются маленькой пошлостью.

Но лучше всего Фекла запомнила, как блестели его глаза, когда он улыбался. Как нервно ломал он пальцы, вспоминая о прошлом. И как закусывал губу, когда вскользь размышлял о будущем.

— Я бы хотел вернуться назад. Не туда, откуда пришел, а в жизнь, понимаете? Заниматься простыми делами, не страдать об упущенных возможностях. Я мечтаю сходить за хлебом. Выйти из дома, найти лавку, выбрать свежий батон и расплатиться мелочью. И ничего лишнего, и ничего большего.

На следующий день Фекла выждала, пока Лежка скроется из виду, занятый вечными своими делами, проскользнула в пристроечку, где остывал свежий хлеб, выхватила самую ближнюю буханку и спрятала под платком, накинутым на плечи.

— Оголодала? — Рык, пока насмешливый, но уже опасный, пригвоздил ее к месту. — Только от стола, а ты к столу уже.

Фекла равнодушно дернула плечом, развернулась, вскинула подбородок.

— А тебе что? Может, и оголодала.

Прошла мимо, задев плечом, подивилась, каким каменным стал брат, каким звериным. Даже пахло от него опасностью — жаром тела, глухой чащобой и женщиной, которая ему не принадлежала.

И до ночи кружилась по спаленке, прислушивалась к шагам, гадала: выдал ли ее Дема? Но кому? К Матушке он и в голод за крошкой не пойдет. Хозяин из леса еще не вернулся. Одной только любице своей и мог. А уж та — кто знает ее, не побежит ли к старшей сестрице Глаше за советом? Мысли кружили в голове, как мухи, запертые в стеклянном светильнике. Но время шло, день медленно склонялся к вечеру, дождливому и холодному. Хлеб, надежно укутанный в платок, лежал под подушкой.

Фекла вышла к ужину. Ни на кого не глядя, размазала кашу по тарелке, прислушалась к разговорам.

— Птичник к зиме утеплили, осталась малость самая, поспеем… — бубнила Глаша.

— Надо б поторопиться, холодает. — Аксинья вертела чашку, духмяный пар вился затейливыми спиралями.

— Поспеем, да, Олег?

Послышался скрип — это Лежка отодвинулся от стола, выпрямил спину, кивнул молча, не поднимая глаз. Стешка чуть заметно погладила брата по локтю. Их нежность, детская еще, смешная, как у кутят, держалась на стеснении и родстве. Другие же родства своего не стеснялись. Раскрасневшаяся Поляша ерзала на стуле, поджимала губы, сдерживая смех. Демьян сидел по правую ее руку, свои же руки он держал под столом. Что делал он ими, видно не было. Но темный румянец заливал его поросшие первой бородой щеки. Даже если он и заподозрил сестру в запретном, то уже забыл, погрязший в запретности по самые уши.

Успокоившись, Фекла с удовольствием доела кашу, поблагодарила за нее лес, теток и Хозяина и почти уже вышла из дверей, когда услышала голос Аксиньи:

— Батюшка наш воротится, не пройдет и дня, а дом в запустении. Завтра с утра принимайтесь за дело. Слышали?

Завтра. То, о чем Фекла старалась не думать. То, что нависало над ней все эти бесконечные дни и быстротечные ночи. Оно случится завтра. Батюшка вернется из лесу и станет зорко следить за оставшимся безумцем. А потом, очередной холодной и дождливой ночью, уведет его прочь из хлева, чтобы тот никогда больше не вернулся.

Ноги сами понесли Феклу в спаленку. Ее догнал гневный окрик Матушки: