Читать книгу "Сестры озерных вод - Олли Вингет"

— Найди. Кинжал Хозяина. Найди. — Поджала сухие губы и затихла, будто бы больше и нечего ей было сказать.

Демьян глубоко вдохнул прелый дух чащи, помолчал, веря еще, что мать скажет что-нибудь, хоть что-нибудь еще, но она молчала. Только грудь ее поднималась с утробным всхлипом, а опускалась с чуть слышным стоном. Муравьишки продолжали копаться в траве, лес продолжал шуметь, Матушка — умирать. В один миг все это увиделось Деме со стороны, и он ужаснулся. Перед его глазами истекала кровью женщина, подарившая ему жизнь. Погибала, зарезанная племянницей своей. Нет, не так. Погибала от удара дочери мужа своего. А единственное ее дитя, первенец, сын, сидит, как истукан, не может осилить двух шагов, что их разделяют.

Дема бросил себя к валежнику раньше, чем решил сделать это, раньше, чем приказал бы себе остаться на месте.

— Мама… — Незнакомое слово застряло во рту, засвербело в горле отзвуком нежданной боли. — Мама.

Веки дрогнули. Аксинья открыла глаза — холодные серые воды подернулись первым льдом. Она уходила, решив, что прощаний жизнью своей не заслужила. Родовое лезвие разорвало последние нити, что связывали ее с лесом. Не Матушка — мать. Не ведьма — умирающая женщина. Дема понял это, прочитал в растерянном взгляде и задохнулся от жалости.

— Мама… — только и повторял он. — Мама…

Аксинья уже не могла ответить, но смотрела, не мигая, без слез и страха, жадно, пытливо смотрела на него, словно и не видела никогда. Демьян гладил ее по тяжелым волосам, перебирал медь с серебром, стирал кровавую струйку с подбородка и все повторял, повторял, как заклинание, как лесовую ворожбу:

— Мама… Мама. Мама.

А она смотрела, пока грудь еще слабо поднималась, чтобы опуститься. А потом опустилась, но уже не поднялась. Дема позволил себе еще немного постоять рядом, уложил растрепавшиеся косы на груди, поправил платье, не решаясь посмотреть на кровавый разрез, а потом наклонился к матери и легонько поцеловал ее в лоб. Она продолжала смотреть на него, пока он осторожно не опустил ей веки. Уходя, он подумал, что и не вспомнить, когда в последний раз она была так внимательна к нему, а он к ней так нежен. Никогда, наверное. Наверное, никогда.

О теле Демьян не печалился: лес знал, как упокоить ту, что посвятила ему всю свою жизнь. Скоро к валежнику придут звери, скоро за дело примется мир, живущий в траве и земле. А хвоя засыплет все, что останется от Матушки леса. Тело, как и дух ее, не были печалью Демьяна. Все, что занимало его мысли, легко крепилось на поясе, славно лежало в руке и было теперь болото знает где. Только болото и знает.

ГЛАША

Дом опустел. Тропка к нему через родовую поляну поросла травой. Ослепли провалы окон, скособочилось крыльцо, провалились ступени, обвисла дверь. У самой крыши деловито сновали маленькие пичужки — строили гнезда, обживали быт. Лес мигом прознал, что род его истончился, покинул родные стены, устремился последними своими душами куда глядят ослепшие глаза.

Кутята, а не лесовые. Сморчки, а не могучие завязи бескрайней силы.

Но не было на них злости, не было горечи, не было презрения. Тоска одна, тянущая боль в груди да руки, вмиг обессилившие от горя. Долго шла Глаша из леса к дому. На губах холодел последний поцелуй. Стеша осталась на поляне — ждать, пока выйдут из леса те, кто примет тело ее, защитит от гнили, разнесет по лесу молвой о великом пиршестве. Таковы правила, таков закон. И пока душа дочери — светлая, невесомая, юная, как сама жизнь, — летит прочь в дали, неведомые живым, Глаша брела к дому. Пустому и омертвевшему.

Куры встретили ее недовольным кудахтаньем, бросились на волю, заклевали траву с пшеном, что щедрым потоком сыпалось с немощной старой ладони. Эта же ладонь огладила теплый коровий бок, успокоила страдалицу, облегчила вымя и вылила парное молоко в землю.

— Пей, родимая, — прошептали сухие губы. — Пей.

Земля не ответила, но что-то шевельнулось в застывшем воздухе, отогрелось чуток. Глаша покивала седой головой, распахнула дверь хлева, обогнула дом и села на завалинку у крыльца. Умелые пальцы расплели косу, перебрали прозрачные волосы, распутали колтуны. Седая копна опустилась на плечи. Глаша вытянула уставшие ноги, оправила платье. Сердце билось все медленнее, все тише, все неслышнее.

Пусть гуляет на воле скотина, пусть бродят по поляне куры. Пусть день сменяется ночью, пусть ночь изгоняется днем. Пусть сияют в полуденном небе звезды безумцев. Пусть шумит лес, пусть наползает болото. Пусть просыпается тот, кто спит на дне озера, а жены его, лебединые сестры, пусть встречают новые времена.

Есть те, кому суждено умереть при рождении. Есть те, кто издыхает от старости. Есть нерожденные и незачатые. Полнится лес жизнью. Полнится смертью. Кому-то суждено вершить чужую судьбу. Кто-то и над своей не властен.

А кому-то сидеть у покосившегося крыльца. Смотреть, как шумит на ветру лес. И ждать вестей.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ