Читать книгу "Межпоколенческая коммуникация - Артемий Романов"

Примечательно, что хотя бабушка в детском возрасте перетерпела голод и лишения времен гражданской войны, а молодой женщиной с ребенком на руках пережила блокаду Ленинграда и эвакуацию на север, тема военных трудностей и лишений редко фигурировала в ее воспоминаниях, только если ее специально просили об этом рассказать. Избирательность в бабушкиных рассказах хорошо иллюстрируется следующим примером. Мой прадед по бабушкиной линии, архитектор Карл Мейбом, в самом начале тридцатых годов был арестован советской властью, репрессирован и принудительно направлен на строительство Беломорско-Балтийского канала в Медвежегорск, где несколько лет проработал инженером-проектировщиком. Известно, что при строительстве канала, на котором в основном использовался труд заключенных, от голода, болезней, сурового климата и изматывающего труда погибли десятки тысяч людей. Бабушка несколько раз ездила на поезде в Медвежегорск, в общей сложности пробыла там месяцев пять, и, наверное, неплохо могла видеть, в каких условиях шла эта стройка «на костях». Однако нам внукам бабушка в основном рассказывала о двух маленьких забавных медвежатах, которых подарили ее отцу и которые жили у них в избе как домашние животные. Вероятно, нацеленность на позитивные нарративы была связана с одной стороны с выработанной в сталинские времена боязнью доносов, а с другой — с подсознательной установкой на избегание болезненных воспоминаний. Кроме того, бабушка прекрасно умела учитывать коммуникативные запросы внуков и, как мне хорошо понятно теперь, избегала тем, которые были неинтересны нам детям, а затем подросткам и молодым мужчинам. Вообще для коммуникативного поведения бабушки, даже и в престарелом возрасте (она умерла в 89 лет), были несвойственны болезненные самораскрытия.

После смерти дедушки бабушка прожила еще 26 лет, оставаясь активным и деятельным человеком. Будучи учителем музыки и стенографии в школе, она к 60-летнему возрасту освоила новую для себя профессию и, выйдя на пенсию, стала преподавателем вязания. В течение двадцати лет, до 80-летнего возраста, бабушка продолжала ездить на общественном транспорте и давать уроки по вязанию в домах культуры Ленинграда и Ленинградской области. Впрочем, в разговорах со внуками она достаточно редко говорила о своей последней профессии, что подтверждает наблюдения, согласно которым воспоминания бабушек и дедушек в разговорах со внуками чаще всего приходятся на период их собственной молодости. Кроме того, внуки не интересовались рукоделием, так что вязание оставалось темой для разговоров бабушки с ее приятельницами. Очевидно, здесь тоже имеет место коммуникативное приспособление по типу конвергенции, т. к. происходит тематическая самоцензура в отборе тем для нарратива, и кроме того в воспоминаниях выбирается период жизни, близкий в возрастном плане к коммуникантам. Несомненно, подсознательный или сознательный учет этих факторов способствует получению большего удовлетворения от общения, пассивного и активного, слушателями нарративов.

Для дедушки (который родился в 1901 г., а умер в 1975 г., когда нам с братом было по 16 лет) любимой темой рассказов были его занятия в кадетском корпусе в Санкт-Петербурге, где он учился со своими двумя братьями вплоть до революции. К ярким эпизодам кадетской жизни, судя по его описаниям, относился неожиданный приезд попечителя кадетского корпуса, одного из великих князей. Дедушка как раз в тот день был на дежурстве и должен был обратится к высокому гостю с рапортом, но никто из командиров его не предупредил, кто же именно этот высокий гость. Дедушка начал свой рапорт с обращения: «Ваше высокоблагородие!», предусмотренного для офицеров в ранге полковника, и посмотрел на начальника кадетского училища, однако тот неодобрительно поморщился, а великий князь улыбнулся». Ваше превосходительство!» (обращение к генералу), поправился дедушка, но начальник училища большим пальцем выразительно указал вверх, «Ваше высокопревосходительство! Разрешите доложить...», и дальше дедушкин рапорт прошел уже как надо.

Другой хорошо запомнившийся мне дедушкин рассказ тоже имел отношение к кадетской жизни. Во время экзаменационной сессии один из кадетов ночью через окно пробрался в комнату, где хранились матрицы экзаменационных работ. Матрицы пропитывались чернилами, затем на них накладывались листки бумаги, прижимались вручную, и таким образом делались копии для экзаменов (такой вот незамысловатый копировальный аппарат начала XX в.). Так вот, предприимчивый кадет, оказавшись в комнате с экзаменационными матрицами, не обнаружил чистой бумаги, на которую можно было бы скопировать экзамен. Не долго сомневаясь, юноша снял штаны и голым задом уселся на матрицу с экзаменом по математике, а затем, не одевая штанов, вылез из комнаты. В казарменной спальне молодой человек уселся на чистый лист бумаги и успешно «отпечатал» экзаменационные вопросы — и, таким образом, вся рота отлично подготовилась к сдаче экзамена.

В 60-е и 70-е гг. прошлого века дедушке на работе предлагали записаться на очередь, чтобы получить садовый участок под Ленинградом. Он всегда отказывался, мотивируя это своим юношеским сельскохозяйственным опытом. После октябрьской революции дедушкина семья решила не оставаться в голодном Петрограде, а переехать в Высокогорское, семейное имение в Лужском уезде Псковской губернии. К несчастью, Лужский уезд стал местом активных боевых действий во время гражданской войны и переходил несколько раз из рук в руки, то к красным, то к белым: постоянно присутствовала опасность быть убитым либо теми, либо другими. Кроме того, в Высокогорском оказалось также голодно, как в Петрограде: весь скот и большая часть запасов в имении были реквизированы к лету 1918 г. и, чтобы как-то прокормиться 18-летний дедушка и двое его братьев сами впрягались в плуг и пытались распахивать землю, насколько хватало сил. Труд в полях на износ отбил у дедушки, по его словам, какую-либо охоту заниматься сельским хозяйством на садовом участке. Этот рассказ дедушки можно рассматривать и как самораскрытие, и как акт убеждения и самоубеждения против заведения садового участка — аргумент этот приводился много раз в семейных разговорах.

Через два года, когда ситуация в Петрограде более или менее нормализовалась, дедушка стал студентом Технологического института и учился на инженера. Образование в инженерном кадетском корпусе, о котором в те годы лучше было не упоминать по соображениям личной безопасности, позволяло дедушке учится довольно легко. Из его рассказов о студенческих годах я запомнил ироническое отношение к «красным профессорам», многие из которых знали меньше, чем обучаемые ими студенты. С другой стороны, некоторые профессора, работавшие в институте с дореволюционных времен, по словам дедушки, не слишком заботились о качестве учебного процесса: записывали что-то на доске, не поворачиваясь лицом к студентам; проговаривали свои лекции едва слышным голосом и т. д.

К началу Великой Отечественной войны дедушка работал инженером на Путиловском (Кировском) заводе, который, как известно, производил трактора и танки. В первые месяцы войны дедушке дали интересное и ответственное поручение, о котором он подробно рассказывал, и которые мы с братом пересказывали друзьям с известной гордостью. Немцы быстро приближались к Ленинграду и руководство завода поручило дедушке спланировать заминирование ключевых участков танкового производства, с тем, чтобы в случае прорыва обороны и вступления немцев в город можно было бы немедленно взорвать весь завод. Многие рассказы дедушки происходили во время игры в шахматы или за картами. Дедушка обучил внуков (в нежном шестилетием возрасте) игре в преферанс, в короля и в винт, и в разговорах любил подчеркивать принципиальную разницу между азартными и коммерческими играми (любимой его поговоркой к этому случаю была: Не за то отец бил сына, что проигрывал, а за то, что отыгрывался).