Читать книгу "Любовь хорошей женщины - Элис Манро"

Смотрели с отцом дебаты Кеннеди и Никсона[48]. С тех пор как ты уехал, он обзавелся телевизором. С маленьким экраном и антенной-рожками. Он стоит прямо перед буфетом в столовой, так что теперь даже если кто-то и захочет достать фамильное серебро или скатерть, это будет не так-то просто. Почему именно в столовой, где нет ни одного удобного кресла? Потому что они давным-давно забыли, что в доме имеется гостиная. Или потому, что миссис Барри хочет смотреть телевизор за ужином.

Помнишь эту комнату? Все по-прежнему, кроме телевизора. Тяжелые гардины с бордовыми листьями на бежевом фоне, а между ними тюль. Портрет сэра Галахада[49], ведущего лошадь под уздцы, и пейзаж, изображающий деревушку Гленко, но вместо резни[50] — благородный олень. Видавший виды каталожный шкаф сто лет назад переехал сюда из отцовского кабинета, да так и не прижился до сих пор, просто стоит, его даже к стене не придвинули как следует. И закрытая швейная машинка моей матери (о маме он упоминает только в таком сочетании: «швейная машинка твоей матери»), и те же самые растения, или не те же самые, но очень похожие, в глиняных горшках и жестянках, не цветущие, но и не вянущие.

Ну вот, теперь я дома. Никто не спрашивает, надолго ли. Просто я в один прекрасный день побросала в багажник «мини» свои книги, бумаги и одежду и привезла все это из Оттавы. Я сказала отцу по телефону, что покончила с диссертацией (на самом деле я ее забросила, но умолчала об этом) и считаю, что мне нужен перерыв.

— Срыв? — переспросил он, будто не расслышав. — Ну, если только это не нервный срыв.

— Что? — не поняла я.

— Нервный срыв, — сказал он, хрипло хихикнув.

Вот так он до сих пор относится к паническим атакам, тревожно-мнительным состояниям, депрессиям и деперсонализации. Наверное, велит своим пациентам «не вешать нос».

Нетушки. Скорее всего, он выпроваживает их, снабдив успокоительными пилюлями и парой-тройкой сухих утешений. К чужим изъянам он куда терпимее, чем к моим.

Не скажу, что меня приняли с распростертыми объятиями, но и в ужас не пришли. Отец обошел вокруг моего «мини», крякнул, удовлетворенный осмотром, и постучал ногой по баллонам:

— Как ты только доехала.

Я собиралась поцеловать его — больше ради бравады, чем в приступе дочерней любви, — вот, мол, глядите, как я теперь. Но едва моя нога ступила на гравий подъездной дорожки, я уже знала, что не смогу. Миссис Б. стояла на полпути к кухонной двери. И я подошла, обняла ее и ткнулась носом в причудливые черные волосы, подстриженные под китайский боб, обрамлявшие ее сморщенное личико. Я почувствовала затхлый запах ее вязаной кофты и запах отбеливателя от передника, прикосновение ее старых колючих костей. Она едва доставала мне до ключиц.

Сконфузившись, я сказала:

— Какой чудесный день, и поездка была расчудесная.

Так оно и было. Так и оставалось. Деревья еще не пожелтели, не покраснели, только чуть заржавели по краям, а скошенные поля отливали золотом. Так отчего же эта щедрость пейзажа потускнела в присутствии моего отца и на его территории (не забывай, что и в присутствии миссис Барри, и на ее территории)? Отчего мое упоминание о чудесном дне, слова, сказанные мной не походя, а от чистого сердца, вдруг стали на одну доску с тем, как я обнимала миссис Б. Второе кажется образцом наглости, а первое — напыщенными излияниями.

Когда дебаты завершились, отец встал и выключил телевизор. Он не станет смотреть рекламу, хотя миссис Б. тоже здесь и горячо «за», говорит, что хочет посмотреть на миленького младенца с торчащими передними зубками или на курицу, догоняющую этого, как его (она даже не пытается выговорить «страуса» — или действительно забыла). А потом, когда ей позволено то, что она любит, вплоть до пляшущих кукурузных палочек, отец даже говорит:

— Ну, по-своему это где-то даже остроумно.

Думаю, это своего рода предупреждение мне.

А что же он думает насчет дебатов Кеннеди с Никсоном? Я пытаюсь чуть оживить беседу.

— Ой, да просто двое американцев.

— Что ты хочешь этим сказать?

Когда предлагаешь ему углубиться в тему, которую, по его мнению, обсуждать не нужно, или оспариваешь довод, не требующий доказательств, он, по обыкновению, поднимает верхнюю губу с одной стороны, скаля пару больших прокуренных зубов.

— Просто двое американцев, — говорит он так, словно в первый раз я пропустила эти слова мимо ушей.

И вот мы сидим и не разговариваем, но не в полной тишине, потому что, как ты, наверное, помнишь, дышит отец очень шумно. Его дыхание продирается через каменные переулки и скрипучие ворота. А затем вырывается наружу с чириканьем и бульканьем, словно некий нечеловеческий агрегат заперт у него в грудной клетке. Пластиковые трубочки и радужные пузыри. Предполагается, что его никто не замечает, и я вскоре привыкну. Но агрегат занимает уйму места в комнате. Правда, отец и так бы его занимал — с таким-то объемистым тугим животом, такими длинными ногами и таким выражением лица. Что это за выражение? Словно у него имеется список проступков, явных и предполагаемых, и он доводит до сведения, как именно пациент будет судим не только за преступления, которые он совершил осознанно, но и за то, о чем даже не предполагал. Думаю, многие отцы и деды мечтают о таком выражении лица, даже те, чья власть ограничивается лишь собственным домом, но мой отец — единственный, получивший это лицо в пожизненное пользование.

Знаешь, Р., тут для меня работы непочатый край, и хандрить, как говорится, некогда. В приемной все стены обшарпанные — несколько поколений пациентов елозили по ним спинками стульев. Кипы зачитанных номеров «Ридерз дайджест» на столе. Личные дела пациентов в картотеке под смотровым столом, корзины для мусора — они из лозы — сверху ободраны, будто их крысы обглодали. И в доме не лучше. Раковина наверху вся в коричневых трещинах, словно волосами присыпана, а унитаз зарос ржавчиной, просто беда. Ну да ты сам заметил, наверное. Глупость, конечно, но больше всего меня раздражают купоны на скидку и рекламные бумажки. И в ящиках, и под блюдцами, и просто так повсюду валяются, анонсируя скидки и распродажи недельной, а то и годичной давности.

Не то чтобы отец и миссис Б. отстранились или махнули на все рукой. Но все очень запущено. Белье они сдают в прачечную — и это разумно, — вместо того чтобы миссис Б. до сих пор все стирала сама, но потом отец забывает, когда его должны доставить, и начинается несусветная суета насчет того, хватит ли ему чистых халатов и т. п. А миссис Б. уверена, что прачечная ее обжуливает, что, не жалея времени, тамошние работники перешивают метки с нашего хорошего белья на чье-то захудалое бельишко. И ругается с доставщиком, обвиняя его, что он нарочно приезжает сюда напоследок, и наверное, так оно и есть.