Читать книгу "Перед падением - Ной Хоули"

«Я жив», – думает Скотт.

Затем он принимается пятнать черным белые стены.

Час спустя он слышит стук в дверь апартаментов, а затем звук поворачивающегося в замочной скважине ключа. Входит Лейла, все еще одетая по-вечернему – в коротком платье и туфлях на высоком каблуке. Она находит Скотта в гостиной. Он занят тем, что раз за разом швыряет в стену свеклу, оставляющую на белой поверхности бордово-лиловые пятна. Его футболка и шорты безнадежно испорчены, но, с точки зрения Скотта-художника, стали гораздо лучше прежнего. Они все в черных и красных разводах. Словно не замечая присутствия Лейлы, Скотт медленно подходит к стене и приседает на корточки. Его ухо улавливает шорох и шаги за спиной, затем Скотт слышит, как Лейла изумленно ахает.

Он, однако, не обращает внимания на эти звуки, потому что главное для него сейчас – его мысли и чувства, воспоминания, бродящие в сознании. Желание выразить все это было настолько нестерпимым, что его, пожалуй, можно сравнить с сильнейшим позывом к мочеиспусканию, которое человек испытывает после долгого путешествия в машине по городским пробкам, торопливого преодоления последних десятков метров от стоянки до двери квартиры, возни с ключами, торопливого расстегивания молнии на брюках. Да, пожалуй, наслаждение, которое в эти моменты испытывает Скотт, можно сравнить с ощущением удовлетворения острой физиологической нужды.

Теперь пространство вокруг Скотта наполнено цветом. С каждым новым штрихом общий замысел картины проступает в его сознании все яснее.

Позади Скотта стоит Лейла, раскрыв рот от изумления. В эту минуту она не в состоянии внятно сказать, какие чувства испытывает. Ей случайно довелось стать свидетелем процесса творчества, причем совершенно неожиданно и для себя, и для художника. Апартаменты, которые являются ее собственностью и интерьер которых она оформляла в соответствии со своими вкусами, превратились в нечто совсем иное. Наклонившись, Лейла расстегивает ремешки на туфлях, снимает их и, держа в руках, подходит к белому дивану, испещренному разноцветными пятнами.

– Я возвращалась с вечеринки, ее устраивал где-то на окраине какой-то тип – из тех, которых невозможно запомнить. И увидела свет. Он горел сразу во всех окнах.

Лейла садится на диван, поджав под себя одну ногу. Скотт проводит рукой по волосам. Кожа на его голове сейчас имеет цвет вареного лобстера. Затем он подходит к кофейному столику и берет помаду.

– Представьте, пятидесятилетний мужчина заявил мне, что хочет понюхать мои трусики, – говорит Лейла. – Нет, не так, погодите. Он хотел, чтобы я сняла трусики и положила их ему в карман. Видите ли, потом, вернувшись домой, он дождется, когда его жена заснет, пойдет в ванную, станет нюхать их и мастурбировать, а потом кончит в раковину.

Встав с дивана, Лейла подходит к бару и наливает себе чего-то в стакан. Скотт, который, похоже, в эту минуту никого и ничего не замечает, открывает футляр с помадой, рисует на стене линию, затем закрывает – оттенок его не устраивает.

– Представьте, как он выпучил глаза, когда я сказала, что трусиков на мне нет, – продолжает Лейла, отхлебывая из стакана и наблюдая за тем, как Скотт пробует помаду оттенка «летний алый». – Вы когда-нибудь задумывались о том, как все было раньше?

– Когда раньше? – спрашивает Скотт, не оборачиваясь.

Лейла ложится на диван.

– Иногда меня беспокоит то, что люди разговаривают со мной, потому что я богата или потому что хотят меня трахнуть.

– Иногда, – говорит Скотт, – люди вполне могут просто пытаться угадать, что вы закажете, аперитив или коктейль.

– Я имею в виду не тех, кто разговаривает со мной по служебной необходимости, а другую ситуацию. Представьте себе вечеринку или деловую встречу. Мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь думал обо мне так: «Вот человек, который может привнести кое-что полезное в общую дискуссию, высказав свое мнение».

Скотт закрывает очередной футляр с губной помадой и отступает на шаг назад, чтобы оценить свою работу.

– Как-то раз, когда мне было семь лет, я убежал из дома, – говорит он. – То есть не то чтобы совсем сбежал, а просто залез на дерево на заднем дворе и затаился. «Я им покажу, они у меня попляшут», – думал я о своих домашних. Не помню, почему это случилось – наверное, за что-то на них обиделся. Мама заметила меня из окна кухни – мальчика, сидящего на ветке с рюкзаком на плечах и с подушкой под мышкой. Я смотрел на нее очень сердито, но она, не обращая на меня внимания, продолжала готовить ужин. Потом я увидел, как все сели за стол и стали есть – мама, папа, моя сестра. «Передай мне, пожалуйста, печенье», – говорили они друг другу. Потом, помыв посуду, стали смотреть телевизор. А я, сидя на дереве, начал мерзнуть.

Скотт на некоторое время умолкает и наносит на стену несколько штрихов углем.

– Вы когда-нибудь пробовали спать на дереве? – спрашивает он немного погодя. – Это очень трудно. Чтобы заснуть на дереве, нужно быть пантерой. Свет в окнах поочередно стал гаснуть. Я забыл захватить с собой еду, и свитер тоже. В общем, еще через некоторое время слез с дерева и пошел домой. Задняя дверь была не заперта. Мама оставила на столе тарелку с едой и записку: «Мороженое в холодильнике». Я поел в темноте, а потом поднялся наверх и лег спать.

– Ну и что?

– Ничего. Просто в моей жизни был такой эпизод.

Скотт чертит углем по стене, изображая тень. Лейла, лежа на боку, поднимает вверх руку и ногу.

– В новостях сказали, что тот мальчик, которого вы спасли, перестал говорить. Вроде бы после авиакатастрофы он не произнес ни слова. Не знаю, откуда телевизионщикам это известно, но так они утверждают.

Скотт потирает лицо, оставляя угольные пятна на виске.

– Когда я пил, – сообщает он, – то болтал без умолку. Трещал без конца. Мне казалось, я говорю то, что люди хотят слышать. Или провоцировал их, дерзил им, считая необходимым высказывать правду в глаза.

– Какой напиток вы предпочитали?

– Виски.

– Это очень по-мужски.

Скотт снимает колпачок с желтого маркера и задумчиво проводит им линию на большом пальце своей левой руки.

– А когда я бросил пить, то перестал и болтать, – продолжает он. – Что, собственно, я мог сказать? Для того чтобы говорить, нужен – не знаю, как это объяснить, – оптимизм, что ли. Я перестал понимать, в чем вообще цель общения. Имеет ли хоть какое-то значение, что именно мы говорим друг другу и для чего это делаем? Вот такие мысли приходили мне в голову.

– У того, о чем вы сейчас говорите, есть название, – замечает Лейла. – Обычно такое состояние называют депрессией.

Скотт откладывает маркер и медленно поворачивается кругом, оценивая сделанное. Теперь, когда комната приобрела цвет, глубину и форму, на него вдруг наваливается страшная усталость. Он замечает, что Лейла сняла платье и лежит на диване совершенно нагая.

– Вижу, вы не шутили насчет белья, – говорит Скотт.