Читать книгу "Операция "Булгаков" - Михаил Ишков"

– Но речь не обо мне, – я перевел дух. – Меня спрашивали о вас, Михаил Афанасьевич. Интересовались контрреволюционной организацией, которую мы с вами якобы создали. Черти назвали нас «библиотекарями». Учтите, это страшное обвинение. Расстрельная статья… Потом, правда, спохватились – мол, обознались, речь идет не о контрреволюционной организации, а о кандидатской диссертации. Но объяснили на другом этаже и в другом кабинете, из которого меня неожиданно выпустили домой и даже на автомобиле доставили до общежития.

На своих ногах передвигаться я не мог.

Теперь отлеживаюсь, так что свободного времени у меня хватает. Знаете, что я надумал, Михаил Афанасьевич, – чтоб никакой контрреволюции! Ни-ка-кой!! Никаких библиотек!.. А то и вам будет обеспечена «выстойка».

Булгаков не ответил.

Я тоже примолк.

Женщина между тем села на свободную скамейку неподалеку от нас. Села на самый краешек и вытянулась по стойке смирно, словно опасаясь опереться спиной на выгнутый выступ.

Смеркалось…

Михаил Афанасьевич подал голос:

– Спасибо за заботу, Ванюша… То-то в последнее время я стал замечать повышенный интерес к моей персоне. Особенно среди знакомых. С кем ни столкнусь, сразу удивленные глаза. Знакомые дамы прямо охают – вы еще живы? На свободе?.. Ай-яй-яй, как замечательно. Правда, «выстойкой» еще никто не пугал.

– Это хорошо, что я первый. Желательно, чтобы оказался последним. Собственно, ради этого я решил с вами встретиться. По телефону не звонил. Высматривал, когда вы один выйдете на прогулку.

– И сегодня?

– И сегодня. Чем занимаетесь, Михаил Александрович?

– Ушел из МХАТа. Теперь пристроился в Большой либреттистом. Договор – одно либретто в год. Необременительно. Но тягостно. Это еще хуже, чем фельетоны. В настоящее время работаю над текстом под названием «Черное море».

– Черное море, оно у вас, простите, какого цвета?

– Не беспокойся, красного. Краснее не бывает. О боях на Перекопе.

– Надеюсь, о Батуме не упоминаете?

– Избави Бог!!!

– Это хорошо. И каков результат?

– Зарубили окончательно. Уже после основательной переделки. После всех переделок.

– Это плохо.

– Куда уж там. Хуже некуда.

– Над чем еще работаете, Михаил Афанасьевич?

– Написал либретто «Минин и Пожарский», есть задумка насчет «Дон Кихота». В комитете заинтересовались. Если, говорят, связать поход Дон Кихота с героической борьбой испанских рабочих и крестьян против местных феодалов и буржуазии, может получиться неплохая штучка. Вполне актуальная… Пусть Дон Кихот выйдет на бой не с мельницами, а с реакционными легионами Франко…

– Это не поможет.

Булгаков закурил. Учуяв табачный дым, я закашлялся. Михаил Афанасьевич рукой разогнал сизое облачко. Затем спросил.

– Что же поможет, Ваня?

Солнце спряталось за крышами домов.

На аллеях стало малолюдней.

Женщина на соседней скамье изредка прикладывала платочек глазам. Вытирала слезы, а они все катились и катились…

Удивительно, но проходившие мимо нее люди, поравнявшись со скамейкой, резко убыстряли ход. Молодая мамаша, толкавшая коляску в сторону выхода, внезапно развернулась и заспешила в обратную сторону.

Наступил самый удобный момент поговорить о главном, ради чего я так долго искал встречи с человеком, сумевшим объяснить мне разницу между худшим и лучшим, но я не мог заставить себя начать.

Страх удерживал.

Михаил Афанасьевич решил помочь мне.

– Я заметил, Ванюша, с прошлого лета людей с печальным выражением лица избегают.

Он взглядом указал на сидевшую неподалеку женщину.

– …и это полбеды. Беда, что я уже не удивляюсь этому. Что касается библиотеки, я уже потерял счет, сколько раз чистил ее. Кто-то из знакомых, уже не помню кто, посоветовал – чистить надо каждую неделю, а то отстанешь от жизни.

– Вы хотите сказать, Михаил Афанасьевич, что все мы привыкли к тому, к чему, казалось, привыкнуть невозможно? К необходимости еженедельно чистить свои библиотеки, прятать любимые книги, а то и избавляться от них. Привыкли к бесследному исчезновению людей, к арестам, к слухам о расстрелах и пытках на допросах. Привыкли в тому, что черное теперь называют белым, а при известии об очередной несправедливости или подлости каждый старается изобразить на лице неподдельный восторг…

Булгаков положил мне руку на колено.

Я замолчал, затем неожиданно, с напором спросил:

– Собственно, к чему я это говорю? Лежал я после «выстойки» и вот что надумал – мне будет не по себе, если я не поделюсь с вами увиденным. Жизни не будет. Знаете почему?

Булгаков отрицательно покачал головой.

– Во время допроса я, то ли по наивности, то ли от недостатка ума, назвал ваше имя. Мне стало не по себе. Вдруг еще какой-нибудь «библиотекарь» в тех же обстоятельствах сошлется на вас. Два свидетеля – это веское основание для инфекции. В таком случае ваш рассказ о новых приключениях Дон Кихота может остаться незаконченным. Как, впрочем, и «Черное море». Мне позарез этого не хочется. Впрочем, черт с ним, с «Черным морем», о нем напишут другие, а вот о Пушкине, о «Мертвых душах», о Минине и Пожарском, кроме вас, некому. Вы также обещали, что я приму участие в головокружительных путешествиях, которые произошли в Москве в конце двадцатых годов. Я никогда не прощу себе, если роман, в котором буду выведен как свихнувшийся на громкоговорительных стишках поэт, окажется брошенным на полпути.

Булгаков хмыкнул.

– Можешь не переживать, друг мой, – твои стихотворно-пролетарские увлечения к концу романа растают и читателю явится другой Бездомный. Например, пострадавший за Достоевского.

– Вот этого не надо! Ни в коем случае!!!

Михаил Афанасьевич согласился:

– Хорошо, о Достоевском замнем. – Затем неожиданно признался: – Мне так горько и сладко писать этот роман. К сожалению, он еще не закончен.

– Это плохо, что незакончен, но речь не обо мне, Михаил Афанасьевич. Бездомный что! Бездомный не велика птица. Полагаю, в романе есть другие, более величественные и многостраничные персонажи?

– Есть, Ваня, есть… Я очень хочу и никак не могу дописать его. Вокруг такая свистопляска, что руки дрожат. В нашем доме, например, черти нагнали такого страху, что только держись! Они похитили четырех жильцов, и теперь у нас перестали здороваться с соседями. Я больше не раскланиваюсь с Треневым, живущем этажом ниже. Как, впрочем, и он со мной. У нас мало общего, но мы всегда раскланивались. Он по крайней мере не участвовал в шабаше, который устраивался вокруг меня, и не требовал моей крови как небезызвестные тебе Литовский, Киршон, Афиногенов.