Читать книгу "Территория взрослости. Горизонты саморазвития во взрослом возрасте - Елена Сапогова"

Марина С., 50 лет

9. Почти риторические «судьбоносные вопросы», поставленные самим человеком, касающиеся собственной личности, целей своего существования, жизненного предназначения и пр., которые он считает главными в жизни, указывают на интегральное отношение человека к человеческому бытию как таковому. Ставя их, он исходит из того, что хотя жизнь и многопланова, в ней есть самый главный, определяющий экзистенциальный вопрос, который должен быть решен именно им и совершенно определенным образом. В этой точке соприкасаются жизненный опыт, вера в судьбу, вопросы неизбежности и неисправимости личных выборов, отношение к случайностям, проблема «не алиби в бытии» и т. д. и строятся процессы самопрограммирования и самодетерминации. Познакомимся с примерами из личных историй.

* * *

Не могу назвать себя счастливым человеком. Как раз наоборот, я – несчастливый талисман для всех, кто оказывается со мной рядом. Все в жизни свершалось так, что из-за меня близкие всегда оказывалась в проигрыше. Вот смотрите…

Мать рассказывала, что они с отцом познакомились и поженились, когда оба работали на Севере. Когда решили завести ребенка, мать очень хотела рожать летом, но получилось так, что я родилась в самую что ни на есть зиму – 23 января. Родители рассчитывали, что помогать им в первые полгода приедет моя бабушка, но внезапно заболел и умер дед, и мать сама поехала со мной к себе на родину в Краснодарский край. Пока мать нянчилась со мной и выхаживала бабушку, отца пригрела под крылом другая женщина, эта связь оказалась неожиданно крепкой, длилась несколько лет, у отца там родилось двое мальчиков-близнецов, что в конечном итоге привело родителей к разводу. Мать, конечно, никогда этого не говорила, но мы с бабушкой всегда чувствовали себя виноватыми в родительском разводе, потому что отца она любила и больше замуж не вышла, хотя мужчины на нее заглядывались. Я росла болезненным ребенком, которого буквально преследовали разные хвори и травмы, – откроют форточку, я простужусь, выйду на улицу – поскользнусь и что-нибудь вывихну или сломаю, в саду всех детей угостят пирожками – «Маруся отравилась»…

Детство мне вспоминается как бесконечный постельный режим, а не как игры, прогулки, детские праздники… Из-за моих проблем мать все время сидела на бюллетенях и не смогла сделать никакой карьеры, хотя, как я теперь понимаю, была неплохим специалистом. Когда пришло время идти в школу, выяснилось, что никаких особых способностей к учебе у меня нет. Училась я средне, но и это «средне» давалось большим напряжением не столько даже моих, сколько материнских усилий. Школьные годы для меня – это тягостное до зевоты сидение с матерью по вечерам и заучивание «материала». Матери удалось даже записать меня в музыкальную школу, но через два года ввиду глубокой бесталанности пришлось меня оттуда забрать. Никакие школьные предметы не давались мне легко, хотя я старалась – не хотелось расстраивать мать. В старших классах она нанимала мне репетиторов по физике и математике, по химии, по английскому, а для этого ей приходилось подрабатывать – она хорошо вязала, брала заказы, подрядилась мыть наш подъезд, получая за это, как сейчас помню, с каждой квартиры в месяц по 20 копеек. Выучила она вязать и меня, и мне это даже нравилось. Наша бордер-колли Лолита до старости была источником собачьей шерсти, из которой мы вязали на продажу пояса «от ревматизма».

В институт я, естественно, несмотря на материнские усилия, не поступила, пошла работать. И тут меня настигла большая любовь, не принесшая мне ничего, кроме сына Юры. Бабушка наша к тому времени умерла, и мы остались с мамой вдвоем воспитывать Юру, потому что ни о каких алиментах или женитьбе и речь даже не шла, хотя мать ходила в ту семью, уговаривала моего парня и его родителей жениться. Через несколько лет, когда Юрочка уже был в подготовительной группе, я встретила Андрея и, хотя мать была против (он был дважды разведен), мы расписались. До сих пор чувствую свою вину перед матерью – она уговаривала меня не приводить его в дом, не прописывать, но мне так хотелось простого женского счастья, нормальной жизни… Она, как всегда, оказалась права, его через несколько лет посадили, и у нас описали практически все имущество. Дом забрали по суду, и фактически мы втроем оказались бы на улице, если бы от деда у матери не оставалась двухкомнатная квартира в Краснодаре, в которой уже давно жила ее троюродная сестра с семьей. Пришлось нам перебираться туда, рассорившись с родственниками. А тут еще выяснилось, что я снова беременна. Младшему сыну Игорю поставили тяжелый диагноз – синдром Дауна, и я повесила матери на шею еще и инвалида. Мать ни в чем меня не упрекала, наоборот, жалела, ровно относилась к обоим внукам, помогала чем могла, но я и сама чувствовала, что такая жизнь ей в тягость, она много болела, с трудом тянула весь воз, поскольку мне надо было работать.

А мне казалось в те годы, что все беды обрушились на мою несчастную голову, я всех винила в своих несчастьях, в том числе и мать. Стыдно вспомнить, чего я только ей не говорила, как не обижала. Несмотря на то что с Андреем я развелась, когда его посадили, после заключения он все равно стал к нам наведываться под предлогом «сына, свою кровиночку, повидать», хотя помогать мне с Игорем и не собирался, нигде не работал, наоборот, понемножку тянул из меня деньги, да и подворовывать не гнушался. Мать его старалась не пускать, так он, пьяный, скандалил, соседи стали на нас жаловаться, приезжала милиция. Мать все это очень тяжело переживала, стеснялась, что все это происходит, что все это видят и осуждают нас и в глаза и за глаза. Только через пару лет я узнала, что в тюрьме мой бывший пристрастился к наркотикам, и, что самое ужасное, он и Юру стал к ним приваживать. А у подростков все это быстро происходит… Очень быстро муж снова сел, а мы бросились лечить Юру, пока дело не зашло совсем уж далеко. Лечили его в известной наркологической клинике, она из нас и высосала последние деньги – дедову квартиру разменяли, однокомнатную продали, сами остались в комнате с подселением, а все деньги ушли на лечение. Игоря пришлось отдать на попечение государства, мы его навещали раз в месяц. Мать, сломавшись под гнетом всех невзгод, умерла. Без нее мне стало еще трудней. Но потом Юра закончил училище, пошел работать на железную дорогу, потом и меня взяли туда проводницей.

И только жизнь вошла в какую-то ровную колею, как внезапно объявился мой отец – законченный алкоголик с кучей болезней. Выяснилось, что со своей второй семьей он уже давно не живет, выгнали они его, как стал попивать и его уволили с работы. Фактически он стал бомжем, и уж не знаю, каким ветром, но почему-то его к нам занесло. Делать было нечего, мы с Юрой его приютили – в память о матери. Я думаю, она его до конца жизни любила, хотя гордая была, даже алиментов не принимала. Так вот и стали жить втроем в нашей комнатке с подселением – Юра, я и дед. Сначала было очень тяжело привыкать друг к другу, но с годами дед оправился, работает сторожем в гаражном кооперативе, понемножку слесарит, помогает соседям – руки у него золотые, спрос на его работу есть всегда. В последние годы он почти не пьет. А Юрочка уже взрослый, женат, и мы по уговору с ним никогда не вспоминаем и никому не рассказываем про те годы. Тем более что он с того случая ни капли алкоголя, не то что наркотики, в рот не берет, не курит даже – и деду не дает. И Света, жена его, ничего про нашу тогдашнюю горемычную жизнь не знает. Когда умерла соседка, мы выкупили ее комнаты, слава Богу, родственники ее оказались жалостливыми и порядочными, мы им долго деньги отдавали, но они нас не гнобили – цену не завышали, прямо сейчас денег не требовали, процентов не ставили. Мир не без добрых людей, это я поняла. Так у нас снова появилась своя квартира. Потом внуки родились…