Читать книгу "В краю солнца - Тони Парсонс"

Я поплыл к берегу.

Дом, подумал я, и в моем сердце больше не осталось места для других мыслей.

Дом.

32

Мы жили в доме на зеленом холме, который возвышается над пляжем Най — Янг.

Наш дом стоял в конце дороги из утрамбованного желтого песка. В сентябре–октябре, когда начался сезон дождей, дорога потемнела и стала грязно–золотистой. Дом почти опустел. Наши немногочисленные вещи уже отправились в Англию, и мы вскоре собирались последовать за ними. Малыш должен был родиться зимой, уже в Лондоне.

От постоянных дождей проселочные грунтовки превратились в грязное месиво, а на шоссе стало скользко и опасно. На дороге, ведущей вдоль Най — Янга, вода доходила иногда до щиколоток. И все же я любил сезон дождей — любил за его дикую красоту.

Заслышав рокотание грома, я выходил на порог сарая, где ремонтировал «Роял Энфилд», и наблюдал, как раскалывают небо сверкающие зигзаги молний.

Несмотря на дожди, дела на пляже шли своим чередом. Ярко освещенные лавки, где предлагали все, от массажа ног до прогулок на слонах, и пляжные рестораны, продающие рыбу, которая еще утром плавала в Андаманском море, никогда не закрывались. Порой ливень застигал жителей Най — Янга врасплох, и тогда они бежали в поисках укрытия. Но жизнь на пляже не останавливалась ни на минуту. Занятие находилось всегда: работа, еда, дела по дому. Как обычно, по ночам по пляжу бродили маленькие дети, которым давно пора было спать, и их серьезные карие глаза блестели в темноте. Как обычно, казалось, что дети ничьи и одновременно всеобщие — я ни разу не видел, чтобы с кем–нибудь из них что–то случилось. Най — Янг — прекрасное место. Повезло тем, кто здесь вырос или, как Рори с Кивой, провел часть своего детства.

К концу сезона дождей я уже не мог вспомнить, когда в последний раз слышал, как в густом прибрежном лесу с веток падают капли. Я то и дело выходил из сарая и смотрел на горизонт, где сверкали последние вспышки молний.

Часто на веранде соседнего дома я видел господина Ботена, своего соседа и друга. Он стоял и наблюдал, как белые всполохи рассекают чернильное, иссиня–черное небо. Так как я уважал его мнение на этот счет и не верил прогнозам погоды, которые на нашем острове сбывались и не сбывались с одинаковой вероятностью, я спрашивал старого рыбака, будет ли сегодня гроза.

Какое–то время господин Ботен размышлял, задумчиво созерцая далекие вспышки молний и наморщив от напряжения лицо, черты которого раньше казались мне скорее китайскими, чем тайскими, а теперь стали для меня просто его чертами. Наконец, прежде чем вернуться к работе, отдыху или еде, господин Ботен выносил вердикт:

— Дождя не было со вчерашнего дня.

На острове Сирай появился магазин сувениров.

Вернее, не магазин, а просто прилавок под жестяным навесом посреди ведущей через деревню дороги, однако Рори с Кивой относились к нему как к настоящему магазину. Они весело болтали, пересчитывая несколько батов, которые нашлись у них в карманах джинсов, и разглядывали товары.

В лавке продавались красивые сувениры наподобие музыки ветра — целые композиции, созданные из сотен ракушек, искусно и замысловато сделанные, плод многих часов работы. Каждая ракушка была отобрана за особую форму или раскраску, и все они свисали с половинки кокосового ореха на тонких веревочках, издавая легкий звон, похожий на вздохи моря. Стоили они совсем дешево. Рори с Кивой купили себе по одному колокольчику, и старая продавщица принялась осторожно укладывать ракушки в ореховую скорлупу. Тесс с улыбкой посмотрела на меня, и мне показалось, что я знаю, о чем она думает. В Лондоне музыка ветра с острова Сирай будет висеть у детей в спальне, где ветер никогда ее не потревожит.

В деревне морских цыган ничего не изменилось: те же хибары на сваях, тот же усыпанный мусором пляж и качающиеся на волнах старые длиннохвостые лодки. Несколько мужчин на берегу чинили огромные клетки, с помощью которых ловили рыбу. Остальные жители спали. И у каждого в волосах блестела золотистая прядь, словно свидетельство того, что чао–лей принадлежали к другому народу, другому месту и к другому времени.

Мы были здесь единственными чужаками, и я невольно задумался, вернемся ли мы сюда когда–нибудь. Может, вернутся Кива и Рори, вместе или в одиночку, совсем уже большие, подростки с рюкзаками за спиной и целым свободным годом впереди, или еще старше, с супругами, а то и с детьми — вернутся, чтобы показать им и вспомнить самим:

«Когда–то мы здесь жили».

В дверном проеме одной из хибарок появилась Кай с обычной застенчиво–добродушной улыбкой на лице. Она приветственно подняла одну руку, а другой смущенно потерла живот, в котором рос ребенок. Кай медленно и тяжело спустилась к нам по лестнице. Они с Тесс засмеялись и обнялись, и между ними произошло нечто, понятное только обеим женщинам и детям, растущим у них внутри.

Я поднял взгляд на хибару и увидел непроницаемое лицо двоюродного брата Кай, который тут же скрылся в темноте.

— Вот, — сказала Тесс и протянула девушке что–то.

На ладони у нее блестело обручальное кольцо. Кай взяла его, покрутила в луче солнца и улыбнулась, словно разглядывая красивую ракушку, но не надела. Да мы этого и не ждали.

По лестнице опрометью, будто пожарный на вызов, соскользнул на землю Чатри. Он очень спешил и хотел, чтобы мы это заметили. Дети звали его поиграть на пляж, но для Чатри с играми было покончено.

— Я теперь рыбак, — объявил он и постучал себя кулаком в грудь. — Тетя умерла, и дядя снова выходит в море.

— Круто! — сказала Кива.

— Чатри, — обратилась к нему Тесс, — мы скоро уезжаем обратно в Лондон. Мы приехали попрощаться.

Он небрежно кивнул, как будто в ответ на замечание о погоде.

— В конце концов все возвращаются домой, — заметил Чатри.

Тесс притянула мальчика к себе. Он порывисто ответил на ее объятия, затем вырвался и побежал на берег. Дети бросились его догонять. Я посмотрел на жену, которая все еще держала Кай за руку, словно боялась ее отпустить, и пошел вслед за ними.

В одной из лодок сидел старик. Я узнал в нем дядю Кай и Чатри, который молча смотрел, как умирает его жена, а потом так же молча наблюдал, как выходит замуж племянница.

Теперь я наконец–то услышал его голос. Когда Чатри сошел с берега и зашлепал по воде к обшарпанной деревянной лодке, старик что–то отрывисто ему приказал. Мальчик забрался в лодку, а мои дети остановились на песке, держа в руках половинки кокосового ореха, в которых лежали подвески из ракушек.

— Чатри! — крикнул Рори. — Подожди!

Но Чатри некогда было ждать: он укладывал в лодку якорь и утяжеляющий его груз. Старый рыбак завел дизельный двигатель, и длиннохвостая лодка начала удаляться от каменистого побережья Сирая. Потом они поменялись местами: племянник взялся одной рукой за руль, а дядя принялся готовить ловушки для омаров. Вскоре старик и мальчик превратились в два черных силуэта в ослепительном солнечном свете. Кива позвала Чатри по имени. Не выпуская руля, он поднял свободную руку в прощальном жесте, и в тот миг я понял, что больше мы его никогда не увидим.