Читать книгу "Земляничный год - Катажина Михаляк"

Меня восхищает это место – оно так же прекрасно в дождь и ненастье, как и тогда, когда ярко светит солнце. Даже, может быть, прекраснее: в Варшаве лило бы как из ведра, бессмысленно и безнадежно, потому что – ну что там поливать? Там я сидела бы в крохотной однокомнатной квартирке, глядя из окна на серый пейзаж и блочный дом напротив. А тут я вышла на крыльцо, смотрела то на тучи, несущиеся все быстрее, как овцы, которых гонит овчарка, то на листья березы, которые вдруг начали опадать, не в силах противостоять ветру, то на стену дождя, которая становилась все более сплошной и все более отвесно падала на земляничную поляну и деревья, стоящие вокруг нее.

Птицы тревожно щебетали, напуганные первыми раскатами грома, молнии разрывали небо уже совсем близко, дождь становился все сильнее – а они все не умолкали. Никакая буря не может им помешать продолжать свой бесконечный гомон! Когда же туча нависла прямо над нами, они спрятались в им одним известные безопасные места, чтобы там переждать бурю. И откуда птицы знают, что буря обязательно кончится, что нужно только переждать ее, – ведь они живут год, от силы два? А может быть, они хранят в памяти свою самую первую бурю, когда они были беспомощными голыми птенцами и испуганно жались друг к другу в гнезде, а мать согревала и прикрывала их своим телом, и это Нечто, страшное, пугающее Нечто, такое близкое, гремящее так, что маленькие сердечки замирали от страха, сверкающее зловеще, секущее дождем и воющее от ветра, – это Нечто в конце концов кончилось, прошло, и наступила необыкновенная тишина, мать выпустила их из-под крыла, встряхнулась и полетела охотиться на гусениц (потому что буря бурей, а кушать хочется всегда), а они задрали к небу головки и писком своим заявляли миру, с радостью и гордостью, что они живы. Может быть, это с тех пор они знают, что нужно просто сжаться в комочек и переждать, что любая буря рано или поздно закончится и наступит покой? Так, как я знаю, что, когда придет рассвет, выйдет солнце и закончится ночь?

Птицы полны веры.

В тот день я решила брать с них пример.

Сидя под дверями операционной и чувствуя, как меня охватывает опустошающее и лишающее воли чувство беспомощности, невозможности что-либо изменить, хоть как-то – как-то! – повлиять на ситуацию, сделать что-то, что могло бы помочь…

Прежде всего я начала молиться – так горячо, как еще никогда в жизни не молилась, а потом – потом я начала ждать. Просто ждать: рассвета, конца бури, солнца.

Я думала не о том, что я могла бы сделать для себя, для него, для нас, но не сделала. Для отчаяния и сожалений об упущенном времени еще придет время, если так суждено. Разве стоит жалеть о том, чего не случилось? Не лучше ли просто переждать бурю, строя планы на новый день?

Я думала о нашем доме и о нашей доченьке, а потом, может, и сынке, и еще одной доченьке, и еще одном сынке. О нашем саде, который я отдам в его добрые, любящие руки – да, и шесть фруктовых деревьев, и кусты сирени, которые уместны на лесной полянке как… короче, неуместны. О нашем доме, в котором очень пригодятся пара мужских рук и холодная, разумная голова – может быть, в следующий раз, когда не будет электричества, я не буду трястись полдня под тремя одеялами, потому что будет кому проверить и включить пробки?

Я вдруг перестала понимать, почему тянула с принятием его в нашу семью. Почему ранила его недостатком доверия. Конечно, мое прошлое служило этому неплохим объяснением, ведь, обжегшись на молоке, как известно, дуешь на воду, – но разве можно пускать на удобрение целый мешок яблок, если одно из них вдруг оказалось гнилым?!

В тот вечер, стоя на крыльце и глядя в грозовое небо, я сказала самой себе простую правду: моя судьба – в моих собственных руках, я держу в своих руках всю свою оставшуюся жизнь… и только от меня зависит, какой она будет, выбор за мной, за мной решение – все мои беды и радости. Вряд ли у меня будет второй шанс…

Я подумала, что настало время поговорить о доме.

До этого момента я думала, что дом у меня уже есть – ведь я нашла Земляничный домик, купила его, он мой… так почему сейчас я пишу об этом в прошедшем времени, почему мой рассказ о поисках дома теперь только начинается, хотя казалось, что он уже окончен?

Правда проста и очевидна: потому что дом – это мы.

Да, так и есть: дом – это самое желанное место на земле, по которому ты тоскуешь всю жизнь, которое зовет тебя, – и если у тебя хватит смелости, то ты ответишь на этот зов. Но свой дом мы всегда несем с собой. И когда соединяемся с этим местом на земле – с нашим кусочком вселенной, – образуем единое целое. Дополняем друг друга. Мы – те, кто живет в этом доме, наполняем его эмоциями, разными эмоциями, от любви до гнева. И он маленький и беленький. Мой дом.

Наш дом.

– Витя, Витенька… – Эва склонилась над перевязанной головой Витольда, обтирая его горячий лоб влажной, прохладной тряпочкой.

Его веки дрогнули, он открыл глаза. Взгляд был отсутствующим, но потом в нем мелькнула тень узнавания. Он хотел что-то сказать, но слова не шли, застревали в пересохшем горле.

Эва подала ему немного воды, и он послал ей полный благодарности взгляд, а потом оглядел палату.

– Ты попал в аварию, – шепнула Эва. – Но ничего серьезного не случилось! Пара ушибов и царапин… – Она проглотила слезы. Ничего серьезного?! Какой-то урод на полном ходу с огромной скоростью впечатался в «ниссан» Витольда – так, что машина вместе с водителем улетела под колеса грузовика. Только надежность и прочность конструкции джипа, пристегнутый ремень и сработавшая подушка безопасности смогли сохранить Витольду жизнь. У него были сломаны обе ноги, сотрясение мозга, множественные порезы от стекла, сломаны ребра и поврежден позвоночник… Работники службы спасения, которые вытаскивали Витольда из машины, не поверили собственным глазам, когда выяснилось, что он жив. А теперь вот Эва так же, как они, не верила, боялась поверить собственному счастью: тому, что она может коснуться его, живого, и почувствовать тепло его кожи, что может держать его ладонь в своей, говорить с ним, подавать ему воду, быть рядом с ним, обтирать ему лоб… судьба погрозила ей пальцем – но все-таки дала ей невероятный и немыслимый второй шанс.

– А теперь спи. Я буду с тобой, – она взяла его жесткую и шершавую от работы с землей ладонь, поцеловала и приложила к своей щеке. Он счастливо вздохнул и закрыл глаза. И каждый раз, когда он в эту ночь просыпался и снова забывался неспокойным сном, Эва была рядом с ним…

Три дня и три ночи она жила в страхе за его жизнь. Она засыпала буквально на пару минут – и снова просыпалась, покрываясь холодным потом от ужасной мысли, что он умер. С огромным облегчением, которое она испытывала, слыша его спокойное дыхание и мерное пиканье аппаратуры, не могло сравниться ни одно чувство на земле.

У нее было время за эти долгие три дня и три ночи признаться себе, насколько сильно она любит его, как боится его потерять, как одинока была бы ее жизнь без него и… что она не хочет такой жизни.