Читать книгу "Клиника. Анатомия жизни - Артур Хейли"

— Как вы вовремя! — раздраженно прорычал Дорнбергер, что было для него нехарактерно. Глядя на листок, пришпиленный к картону, он уже более мирно сказал: — Результат отрицательный. Хоть с этим проблем не будет. Все остальное готово?

— Да, доктор. — Миссис Йео улыбнулась. Она была терпеливой женщиной и понимала, что каждый мужчина, включая ее мужа, имеет право иногда поворчать.

— Где кувез?

— Уже здесь.

Дорнбергер оглянулся. Медсестра открыла дверь, санитарка ввезла в холл кувез и вопросительно взглянула на миссис Йео.

— Во второй бокс.

Санитарка кивнула и повезла кувез во второй бокс.

Тут же в холл заглянула девушка-секретарь, вышедшая из сестринской.

— Простите, миссис Йео.

— Что случилось?

— Только что позвонили. — Девушка обратилась к Дорнбергеру: — Привезли вашу больную, доктор. Ее поднимают к вам. Говорят, что роды уже начались.

Впереди каталки, на которую переложили Элизабет в приемном отделении клиники, шел молоденький интерн. Он шел твердым, неторопливым шагом, расчищая путь в запруженном народом коридоре первого этажа.

— «Скорая»… пропустите «скорую»…

Слова эти произносились спокойно, машинально, но оказывали магическое действие. Люди расступались, прижимались к стенам, чтобы пропустить маленькую процессию — интерна, пациентку на каталке и сестру, которая ее толкала. В конце коридора лифтер, увидев их, начал освобождать лифт.

— Дождитесь следующего раза. Везут скоропомощную больную.

Люди безропотно вышли. Сестра вкатила каталку в кабину. Механизм клиники работал безотказно и без напряжения.

Это спокойствие передалось и Элизабет. Несмотря на то что боль не отпускала ее и матка продолжала ритмично сокращаться, Элизабет теперь лучше переносила схватки. Прикусив нижнюю губу и судорожно вцепившись в край прикрывавшей ее простыни, она могла сдерживать крик. Правда, Элизабет поняла: это заключительный период родов. Она стала непроизвольно тужиться и почувствовала, что ребенок начинает выходить.

Двери лифта закрылись, сестра наклонилась вперед и взяла Элизабет за руку:

— Потерпите еще минуту.

Двери лифта открылись, и Элизабет увидела ожидавшего ее доктора Дорнбергера в операционном халате.

Словно надеясь, что он что-то не так понял, доктор Пирсон стал сам читать телеграммы. Прочитав, одну за другой положил их на стол.

— Доброкачественная! Злокачественная! И в обеих ни тени сомнения. Мы остались с тем, с чего начали.

— Не совсем, — возразил доктор Коулмен. — Мы потеряли почти три дня.

— Знаю, знаю! — Джо Пирсон ударил массивным кулаком свою ладонь. Вся его фигура источала неуверенность. — Если это злокачественная опухоль, ногу надо ампутировать немедленно, иначе мы опоздаем. — Он обернулся к Коулмену и посмотрел ему в глаза. — Но девочке девятнадцать лет. Если бы ей было пятьдесят, я написал бы «опухоль злокачественная» не моргнув глазом. Но девятнадцать! Лишиться ноги, хотя, быть может, в этом нет никакой необходимости.

Невзирая на свою неприязнь к Пирсону, невзирая на собственную убежденность в том, что опухоль доброкачественная, Коулмен почувствовал растущую симпатию к Пирсону. В данном случае на старике лежал груз тяжкой ответственности. Понятно, почему он так встревожен. Прийти к окончательному решению было чрезвычайно трудно.

— Такое решение требует большого мужества, — осторожно сказал Коулмен.

Пирсон вспыхнул, словно Коулмен поднес к нему горящую спичку:

— Не надо кормить меня школьными штампами! Я занимаюсь этим уже тридцать лет! — Сверкая глазами, он посмотрел на Коулмена с прежней неприязнью.

На столе зазвонил телефон.

— Да, слушаю. — Первые слова Пирсон произнес резким тоном, но затем черты его лица смягчились. — Хорошо, Люси. Думаю, тебе надо зайти ко мне. Я жду в кабинете. — Положив трубку, он встал и уставился в середину стола. Потом, не поднимая головы, сказал: — Люси Грейнджер идет сюда. Если хотите, можете остаться.

Как будто не слыша обращенных к нему слов, Коулмен задумчиво произнес:

— Знаете, есть еще один способ, который, вероятно, поможет нам принять верное решение.

— Какой способ? — Пирсон резко поднял голову.

— Я имею в виду рентгеновские снимки. — Коулмен говорил медленно, вслед своим мыслям. — Они были сделаны две недели назад. Если это злокачественная опухоль, то она за это время, наверное, увеличилась и рентген это покажет.

Не говоря ни слова, Пирсон снял трубку и набрал номер.

— Соедините меня с доктором Беллом из рентгеновского отделения. — Ожидая ответа, старик странно посмотрел на Коулмена. Потом, прикрыв микрофон трубки, он ворчливо, но с видимым восхищением сказал: — Могу сказать вам одно: вы все время думаете.

Джон Александер затушил очередную сигарету в пепельнице, установленной в помещении, которое остряки клиники окрестили парилкой для будущих отцов. Александер встал с кожаного кресла, в котором просидел уже полтора часа, напряженно глядя на каждого, кто входил в помещение из коридора. Однако каждый раз новости предназначались другим, и теперь, спустя девяносто минут, из пяти мужчин в комнате осталось только двое.

Подойдя к большому окну, выходившему на двор клиники, Джон принялся смотреть на здания промышленного центра Берлингтона. Он вдруг увидел, что улицы и крыши блестят от влаги. За то время, что он сидит здесь, на улице прошел дождь, а он этого даже не заметил. Район, окружающий клинику, выглядел в такую погоду отвратительно — запущенно, грязно и печально. По обоим берегам реки тянулись к фабричным и заводским корпусам с их дымящими трубами ряды некрасивых домов и хозяйственных построек. На улице, куда выходил фасад клиники, Джон заметил стайку выбежавших из переулка детей, ловко огибающих лужи, оставленные дождем на разбитом тротуаре. Один из мальчишек резко остановился и подставил ножку девочке четырех или пяти лет. Разбрызгивая грязную воду, она с разбега упала в большую лужу. Девочка, плача, встала и принялась вытирать с лица грязь и выжимать промокшую одежду. Остальные дети остановились, окружили девочку и, приплясывая, начали кричать ей что-то обидное.

— Детки! — раздался рядом недовольный голос.

Джон только теперь заметил, что второй мужчина тоже встал и подошел к окну. Это был высокий, худой, как карандаш, человек, одетый в грязную вельветовую куртку, из-под которой выглядывал засаленный комбинезон. От него пахло машинным маслом и пивом. Впалые щеки придавали лицу мужчины изможденный вид. К тому же ему стоило бы побриться. Он был лет на двадцать старше Джона.

— Детки! Все они одинаковые! — Мужчина отвернулся от окна и, достав из карманов курительную бумагу и кисет, начал сворачивать самокрутку. Пристально взглянув на Джона, он спросил: — Это твой первый?