Читать книгу "Упрямый Галилей - Игорь Дмитриев"

…Когда Вы оказываетесь за одним столом с его высокопреосвященством синьором кардиналом, весьма вероятно, что за тем же столом сидят и другие высокообразованные люди (ancora altre persone dotte), а потому Вашей милости следует воздержаться от дебатов по вопросам, которые вызвали преследования со стороны монахов[518].

Кроме того, Галилей в ожидании кардинала не сидел сложа руки, но, как выразились его биографы, «pulled strings»[519], в результате чего в пятницу 11 марта 1616 года он был милостиво принят папой, и их совместная прогулка продолжалась около 45 минут, о чем Галилео с гордостью доложил во Флоренцию на следующий же день. Судя по этому отчету, ученый выстроил беседу с его святейшеством тонко и продуманно. Он начал с того, что передал Павлу V приветствие от великого герцога, затем рассказал о причине своего прибытия в Рим, подчеркнув, что отказался от какого-либо покровительства герцога в вопросах, относящихся к вере и благочестию (папа, разумеется, тут же одобрил его чистосердечие), и только затем перешел к жалобам на происки его противников, уверяя, что сам он во всей этой истории чист и ни в чем не повинен.

Видя ангельское смирение своего собеседника, Павел V поспешил его утешить, сказав, что Галилей «может жить со спокойной душой», так как его «воззрения вполне разделяются и им самим, и всей Конгрегацией, которая не обращает внимания ни на какие клеветнические измышления», и пока он, Павел V, жив, Галилею не о чем волноваться и он всегда будет получать поддержку со стороны верховного понтифика[520]. Кстати, не свидетельствует ли эта любезность последнего, даже если не забывать, что в его словах присутствовала изрядная доля лицемерия, о том, что поступок комиссара Сегицци, давшего 26 февраля 1616 года Галилею строгое предписание, рассматривался папой по меньшей мере как неуместный (если, конечно, Беллармино или кто-то другой вообще доложили Святейшему об инициативе комиссара)?

Но как бы то ни было, папа перед Галилеем (а Галилей перед тосканским двором) сделал вид, что ничего особенного не случилось (да он и в самом деле легко отделался, ведь будь его письмо Кристине Лотарингской опубликовано, оно вместе с «Lettera» Фоскарини наверняка попало бы в Индекс, что заметно подорвало бы репутацию тосканского математика). Однако как выразился каноник Антонио Кверенго в письме кардиналу А. д’Эсте от 5 марта 1616 года, «размышления синьора Галилея растворились в алхимическом дыму, когда Священная канцелярия объявила о том, что разделять его мнение – значит открыто отступать от нерушимых догматов церкви. Итак, мы, наконец, снова на твердой [неподвижной] Земле, целые и невредимые, и нам нет нужды летать с ней, подобно насекомым, карабкающимся по поверхности воздушного шара»[521]. Поэтому беседа с папой вряд ли могла удовлетворить Галилея, и он решает остаться в Риме еще на некоторое время, чтобы и далее поддерживать свою репутацию и противостоять разного рода слухам и измышлениям, которые после выхода декрета ходили на его счет по всей Италии. Действительно, утверждали, будто его вызывали на допрос в инквизицию и обвиняли там в ереси, будто Беллармино применил к нему строгие меры и будто в застенках Sant’Uffizio Romano ученого вынудили отречься от теории Коперника и т.д. Эти слухи дошли до друзей Галилея в Пизе и в Венеции, и они поспешили сказать ему слова утешения и поддержки[522].

Тосканский двор был сильно обеспокоен событиями конца февраля – начала марта, и потому там настаивали на скорейшем возвращении Галилея.

С огромным удовлетворением, – писал Пиккена Галилею 20 марта 1616 года, – узнали их светлости о милостивой аудиенции, которую Вы получили у его святейшества; и так как им кажется, что Вы восстановили во всех отношениях свою репутацию, то Они поручили мне убедить Вас в том, чтобы Вы успокоились, не занимались бы более этим делом и вернулись как можно скорее. Вы знаете, что их светлости Вас любят и говорят это Вам для Вашего же блага и спокойствия[523].

Все хотели спокойствия, для чего требовалось прежде всего успокоить Галилея. Но тот успокаиваться не желал и в ответ на письмо госсекретаря со свойственной ему поистине казуистической изобретательностью в поисках нужных аргументов ответил, что указание их светлости на необходимость скорейшего возвращения еще не означает отмены ранее данного позволения остаться в Риме до прибытия туда кардинала де,Медичи. Вот ежели такое прямое указание будет дано, то он немедленно покинет Рим. И еще одна просьба, которой Галилей обеспокоить покладистого Пиккену, – хотелось бы вернуться во Флоренцию в тех же носилочках великого герцога, в которых он оттуда отбыл, а то пойдут, знаете ли, опять всякие разговоры, будто ученый впал в немилость тосканского правителя и т.п.

А что касается указания «не заниматься более этим делом», так это само собой разумеется, поскольку все дело-то свелось к незначительному исправлению книг Коперника и де Цуньиги, а это уж не его забота[524].

Галилей своего добился – ему разрешили остаться в Риме и сопровождать там кардинала де Медичи. Кардинал поначалу планировал прибыть в вечный город к Пасхе, которая в 1616 году пришлась на 2 апреля, но задержался более чем на две недели. Его въезд был обставлен с невиданной помпой, и Галилей был доволен, что не упустил возможности оказаться в эти дни рядом с кардиналом. Любопытно, что, описывая (в письме к Пиккене от 23 апреля) торжества, он, резко сменив тему[525], умолчал о своем присутствии на обеде с кардиналом, – во Флоренции это могло вызвать неудовольствие.

Тем временем Гвиччардини продолжал настаивать на немедленном отъезде Галилея из Рима, на этот раз делая акцент на том, что содержание Галилея на вилле Медичи обходится слишком дорого тосканской казне. Посол приказал А. Прими, управляющему виллой Медичи, показать соответствующие счета, и когда увидел, сколько денег ушло на удовлетворение прихотей Галилея и на содержание обслуживающей его челяди, то пришел в ярость. «Аннибале [Прими] говорит, – писал Гвиччардини Пиккене 13 мая, – что у него [Галилея] огромные расходы и любой может убедиться, что он живет на широкую ногу (haver fatto una grossa spesa), не говоря уж о том, что воинственный пыл Галилея нисколько не убавился и он собирается нанести удар братьям (то есть монахам. – И.Д.), которые настроены против него (я несколько смягчил перевод, в действительности посол выразился резче и вульгарней: «di scaponire i frati», «оскопив братьев». – И.Д.)»[526]. Участвуя же (за счет тосканской казны) в шумных застольях, Галилей заводил новые полезные для себя знакомства с известными и влиятельными людьми. Короче, у посла были все основания как можно скорее выпроводить отца современной науки на его историческую родину.