Читать книгу "Кошка души моей - Полина Поплавская"

И к непреходящей тревоге за судьбу Милоша у Пат теперь прибавилось беспокойство о Стиве. Где он? Что с ним и с Жаклин, которой рожать, вероятно, после Нового года?

Но еще до наступления декабря Стив объявился сам. Телефон взорвался ночью, и Пат, давно отвыкшая от таких звонков, с колотящимся сердцем схватила трубку.

– Патти, солнышко, все отлично! – как ненормальный, кричал Стив. – Малыш живой! Сын, Патти, сын!

Пат до боли стиснула белую рифленую пластмассу.

– Я очень рада за тебя, Стиви.

И Стив, путаясь и невпопад прерывая свой рассказ смехом, поведал ей о том, что еще в августе на склоне Эрригаля Жаклин неудачно упала и с тех пор все это время, не вставая, пролежала в клинике Лондондерри с угрозой выкидыша.

– Ты же понимаешь, что я не мог оставить ее одну. И, знаешь, мы в этой двухкомнатной палате, можно сказать, провели наш медовый месяц! И неплохо провели! – И, снова сбиваясь, Стив объяснил, что, несмотря на все предосторожности, роды все же начались на седьмом месяце, и малыш был очень плох. – Я бы не пережил, если бы он умер. Не поверишь, но когда они лежали в реанимации, я уезжал далеко за город и молился, молился, как истый католик. К тому же, Жаклин сказали, что у нее не может быть больше детей. Ужасно, она ведь создана для этого! Так вот, я готов был отдать все, только бы выжил мой Фергус, мой единственный сын…

– Не единственный, – глухо, неожиданно охрипшим голосом, остановила его Пат.

Повисло тяжкое, закладывающее уши молчание.

– Повтори. Повтори, что ты сказала, – Стив говорил тихо и медленно. – И ты посмела при разводе не сказать мне об этом!?

– Но я не знала тогда.

– Не знала?! – в голосе Стива прозвучали нотки недоверия, и только тут Пат, несмотря на серьезность разговора, невольно громко и заразительно расхохоталась: бедный Стив явно думал, что второго сына родила ему она, скрыв от него свою беременность! Да, воистину мужчин ничего не учит!

– Стиви, милый, этому сыну уже почти семнадцать.

– Что за глупые шутки, Пат?

– Это не шутки. Его мать звали Йованка Мария Навич. Говорит ли тебе это имя о чем-то?

– Говорит. – Слово упало камнем в глубокий колодец. – Но почему «звали»? Она что, сменила имя?

– Нет, Стив, она умерла. Вернее, утопилась. Но это не телефонный разговор.

– А мальчик?!

– Мальчик был к тому времени уже достаточно большой, это произошло прошлым летом. Ему надо помочь, Стиви! – И Стив даже через тысячи километров поразился тому, какая глубокая заинтересованность и горячая настойчивость прозвучали в этих словах. – Он очень любит тебя и… и ему очень трудно сейчас. – И Пат, не выдержав, заплакала.

– Ты плачешь, Патти?! Патти! Что случилось?

– С кем? – сквозь слезы горестно и грустно спросила Пат.

– С тобой? И с ним, разумеется?

– Ничего, Стиви, все прошло. Он сейчас в Женеве, у Руфи.

– Где?! – не поверил своим ушам Стив. – У Руфи Вирц?! – И такая горькая тоска прозвучала в двух этих коротеньких словах, что Пат поняла: седая женщина не солгала ей. – Что он у нее делает?

– Живет. – Но испугавшись, что Стив может неверно ее понять, Пат поспешно добавила: – Она заботится о нем, как… как бабушка. – Что-то похожее на подавленный стон раздалось на том конце Атлантики. – Он занимается хореографией. Танцует. Впрочем, Стиви, все это ужасно долгая история. Когда вы вернетесь?

– Не раньше Рождества, Пат. Роды были тяжелейшие, и Жаклин с малышом еще очень слабы. Я позвонил тебе только после того, как мне сказали, что их жизнь точно в безопасности.

– Спасибо, милый. Но почему вы так странно назвали его?

– Это Жаклин. Здесь, в Ирландии, она оказалась совершенно очарована всякими легендами и сагами и даже взяла с меня слово, что если с ней что-нибудь случится и останется сын, назвать его так. По-моему, это кто-то из пятой ирландской саги. А как… Как зовут того мальчика?

– Он уже не мальчик, Стиви, и зовут его Милош. Ну все, мои поздравления Жаклин и до встречи. – Пат, ни разу после того последнего вечера в кюсснахтской гостинице не произносила этого имени вслух, и сейчас, сказанное, оно ударило ее, как током. Мальчик Милош, обретенный, потерянный и навсегда недоступный. Теперь, по прошествии нескольких месяцев, Пат понимала, что все произошло так, как и должно было произойти, и что многомудрая змея Руфь все-таки была права. Она, Патриция Фоулбарт, поможет и, если сумеет, сделает счастливыми гораздо больше людей, блестяще делая свою работу на студии и организуя центры помощи, – чем если будет отдавать себя мужчинам, мужчинам, чьи одинокие, недоступные пониманию души все равно и всегда будут уводить их по неведомым тропам, толкая на дикие решения и нелепые поступки…

Через неделю, когда весь телецентр уже начинал понемногу трястись в предрождественской лихорадке, Пат предложила Дэвиду Моллу, замещавшему Шерфорда, смелую, но уже до последнего кадра рассчитанную новую программу под названием «Песня женского сердца». И Дэвид, каким бы безумием ни показалось ему менять сетку вещания перед самыми праздниками, когда и так никто не смыкает глаз, все же вынужден был согласиться принять ее, поскольку, помимо блестящего исполнения, программа заполняла давно зиявший на Си-Эм-Ти пробел.

А еще через пару недель все собравшиеся на первую съемку новой программы могли видеть, как на подиум, задником которого служил искусно созданный макет какого-то небольшого горного озера в окружении альпийских лугов и снежных вершин, вышла Патриция Фоулбарт в простых джинсах и небрежно завязанной на загорелом плоском животе белой рубашке.

– Подруги! Тысячи и тысячи моих подруг на равнинах Канзаса и берегах голландских болот, в крошечных деревушках Савойи и супермегаполисах Японии, в прохладной Ирландии и раскаленном Тунисе! Сегодня я хочу говорить с вами о самом непостижимом – о пути женщины к сердцу мужчины… – И она бережно поправила тонкую белую прядь в своих волосах.

ЭПИЛОГ

Высокое небо над Ноттингемом сегодня на удивление не было затянуто дымкой окрестных угольных шахт и своей пронзительной синевой напоминало не о грядущем через день Рождестве, а скорей о еще далеком пьянящем марте.

Патриция, приехавшая на родину два дня назад, до сих пор не могла насладиться провинциальной тишиной узких средневековых улочек и важностью памятников, укутанных в снега, как в русские шубы. Только одного Робин Гуда снег никак не мог смирить, и он вырывался из плена всеми своими угловатыми коленями, локтями, островерхой шапкой и стрелами. Снег покрывал пышными эполетами лишь его широкие плечи. Они с Джанет каждое утро первым делом бежали в охотничий зал и смотрели, сдался или выстоял сегодня лукавый стрелок из Шервудского леса. Джанет, ростом уже почти с Пат, в свои близкие четырнадцать лет не была той красавицей, какой обещала стать в десять. Осталось узкое летящее вперед лицо, остались высоко поднятые уголки глаз, но какая-то углубленная серьезность наносила на это рано повзрослевшее лицо легкую неправильность черт. Но, как ни странно, Пат было легче с такой Джанет. Как две подружки, они целыми днями бегали по городу, покупая подарки и забегая в пабы, где с наслаждением равноправия пили горячий грог в тяжелых маленьких стаканчиках. А вечерами придумывали все новые и новые необыкновенные украшения для елки и, закрывшись у Джанет в комнате, говорили обо всем, словно никак не могли наговориться за те многие годы бывшей между ними отчужденности. Джанет хотела стать врачом, ибо нигде больше не видела возможности приносить пользу.