Читать книгу "Громовержец. Битва Титанов - Юрий Петухов"

Своих убитых собирали с рассвета. К полудню на каменистом склоне лежало пятьдесят шесть бездыханных тел. Девятерых так и не нашли, наверное, сгинули в пучине морской.

Жив ходил меж убитых, долго всматривался в искаженные болью и смертью лица, хмурился. Он не спал всю ночь. Сколько пролито крови, русской, родной… ничем не возместить ее! Горе! Но иначе было нельзя, иначе они бы все лежали сейчас вот здесь, и дикие звери и птицы рвали бы их тела, Крон с давних пор запретил хоронить изменников. А они, по Кроновым законам, все изменники. Боль не отпускала сердце княжича.

Ворон страдал меньше, ему хватало хлопот.

— Шевелись, ребята, шевелись! — покрикивал он.

Сам следил, как пленные сволакивали трупы своих к расщелине, отправляли их в последний путь, заваливали каменьями. И как не следить, трупов на острове не должно было быть, иначе хвори, иначе смерть повальная — это дело серьезное. А как его закончили, сам же на пару с побитьм и опухшим от синяков Овилом, согнал пленных на склон, выстроил.

— Ваша работа! — сказал им Жив, указывая на тела мертвые.

Пленные напряглись, сгрудились — видно, пришла пора ответ держать. Но княжич рассудил по-другому.

— Вас тут сто семьдесят шесть душ. Больше, чем наших полегло. Только не знаю, сможете ли и большим числом заменить их, а?!

Поначалу растерялись. Притихли.

Потом один крикнул сипло:

— Заменим!

— Отработаем, отслужим! — добавил другой. Прочие закивали, загудели. Жив поглядел исподлобья.

— Ну, а желающих послужить батюшке моему нет ли среди вас?!

И снова ответили не сразу. Думали. Для руса князя сменить, не переобуться — дело чести и совести. Да, видно, правда была за княжичем. За ночь о нем узнали больше, чем за всю жизнь предыдущую, и не назвали б уже изменником-вором. Душа у руса чуткая.

И все же шестеро вышли вперед.

— Отработать — отработаем. Но супротив Крона не пойдем, присягу давали. Нам слово дороже!

— Присягу Державе давали, а не батюшке! — поправил их Жив. — Но коли не с нами, сидеть вам в порубе!

— Посидим! — согласился говоривший, худой безбородый вой.

Всех шестерых увели. Остальным Жив приказал идти вглубь Скрытая — валить деревья, краду готовить. К ночи души усопших воев и дев должны с языками пламени и дьмом черным на небо уйти. А там за работу, новые крепи ладить, к отпору готовиться. Жаль Яру ладушку, до острой боли сердечной жаль, но во второй раз бросить люд, верящий в него, нельзя. Да и с Вороном потолковать есть о чем, не все ж за крепями прятаться — хочешь не хочешь, а признаться надо: прав был Дон, зайцем всю жизнь не проживешь.

Сам Дон так и не сошел на берег. Вытребовал себе десятерых умельцев и чинил-налаживал поврежденные струги. Теперь таковых было целых три — разбитые, покореженные, не готовые к выходу в открытое море, но все же корабли.

— Ты на суше хозяином будешь… покуда, а я на море, — заявил старший брат, едва придя в себя от ран и увечий.

Видно, боги хранили его, другой от сотой части мук, выпавших на долю Дона, давно б скончался. А полуседой княжич только приговаривал:

— Даром я, что ль, столько лет в темнице си-

дел? Чтоб на воле помереть?! Ну уж нет, браты, шутите!

Талан набросил на плечи Яры полусырое, не совсем еще высохшее корзно, присел рядом, прижал к себе.

— Не плачь, сестрица! — сказал еле слышно. — Все образуется!

Яра кивнула, стиснула губы, обожгла старшего брата ярьм взглядом синих глаз.

— А я и не плачу!

Но вырываться не стала, вдвоем теплее. Ветер дул студеный, зябкий, пропитанный солями морскими и оттого колючий. Стимир с Хисом ушли искать дрова — хоть какую-нибудь древесинку, кусты, корни, выброшенные на берег доски с разбитого струга — лишь бы на костер сгодилось. Яра с Таланом сидели за серым нависающим над землей камнем, ждали ушедших и не могли согреться, ветра зимние обтекали скалу, леденили кровь.

А перед глазами и по сию пору стояла картина мрачная: грозовое небо, рассекаемое молниями-змеями, черные рваные тучи, несущиеся по жуткому грохочущему небу, вздымающиеся из пучин валы-щупальца — сам Перун громовый в бесконечном поединке своем бился с чудищем морским и подземным, зме-ищем-волосищем — а трепало, бросало из стороны в сторону их. И ваджра Перунова сверкающая, алмазная палица бога-всадника ударила… не в Веле-сову ипостась черную, а в струг быстрый и легкий, прошибла мачту сверху донизу, вздыбила палубу, выгнула борта дубовые — все видела Яра, за полусотню шагов то было от ее струга — полетели обломки в небо, разломилось суденышко, и приняла пучина трех княжен, сестер сводных Яриных и прочих несметно… Стимир тогда уволок ее в домовину, потом в самое нутро струга, чтоб не видеть ничего, не слышать. И еще день и ночь качала их буря, несла в себе и за собою невесть куда, пока не нанесла на камень подводный, пока не расшибла вдребезги, вышвырнув лишь немногих на сырой и мрачный брег.

Талан сидел угрюмый, теребил рыжую бороду. Но глаза его, жгучие, зеленые, отцовские, не знали покоя, бегали зрачками из края в край глазниц, не могли ни на чем остановиться — да и впрямь, зацепиться взглядом здесь было не за что. Камни, камни, камни… серая каменистая земля. И ветер.

— Хоть бы знать, чьи владения! — в сердцах сказал он.

Гадать попусту Яра не хотела. Думала о своем. И потому ответила невпопад:

— Идти надо. Тут пропадем, застынем! Талан тяжело вздохнул.

— Куда идти?!

— Куда глаза глядят!

Стимир вернулся с пустыми руками.

— Нет тут никаких дров! — сказал он, дрожа и стуча от холода зубами. — Зато пещеру нашел, там хоть не дует. Пошли!

Пещера? Княжна невольно вздрогнула. Припомнилась ей нетемная темница, ее вечные своды — тоже пещера, что ни говори. Из одной в другую… и так всю жизнь. Долгую, тяжкую, предстоящую жизнь. И жизнь прошлую. В которой была одна всего счастливая светлая ночь, озаренная полуночной звездой. Всего одна! Так не лучше ли сразу разрешить все вопросы — пучина рядом, несколько шагов… и все! Голова закружилась. Поманило в бездну — черную, безвозвратную, в коей нет ни горя, ни счастья, ни боли, ни памяти. Тяжко прощаться с жизнью в тринадцать лет, обидно и больно. Но если эта жизнь оборачивается злой мачехой, если она, дав малый глоток воздуха, удушает снова… и навсегда?! Нет! Рано! Надо терпеть! До тех пор, пока она точно не узнает, не убедится сама, что о н мертв, что его нет в мире Яви. Вот тоща, и только тогаа, она уйдет вслед за ним, уйдет к нему, чтобы не расставаться уже никогда. Но не теперь.

— Пойдем! — Яра встала, отвела протянутую руку Стимира. И пошла прочь от беспокойного и алчного моря.

Прямой и сухой как древко стяга стоял Великий князь и державный властитель Русии, раскинувшейся на полмира, стоял, будто сам вырезанный из прокаленного солнцем и иссеченного ветрами древа — уже неподвластный даже им, неколебимый, неземной. С рукотворного уступа, огражденного перилами из слоновой кости, с крутого склона Олимпа взирал он на проходящие внизу полки, на несметные рати, выступающие в Великий Поход. Не было им конца и края… И не будет! Ибо его воля — воля Богов! А поход этот венец его многотрудной жизни, которую прожил он не для себя, но Державы во имя!