Читать книгу "Сибирская жуть - Андрей Буровский"

А ниже пояса женщина была одета во что-то длинное, темное, спадающее до земли явно тяжелыми складками.

Женщина не видела Герасима. Держа вытянутые руки над костром, поводя над пламенем ладонями, она смотрела поверх палатки, на горы.

Много позже и совсем в другом месте Герасим пришел к мысли, что все это продолжалось не больше четверти минуты. Потом Булка судорожно кинулась; с испуганным визгом и лаем мчалась маленькая собачонка, отгоняя постороннего от лагеря…

Пламя вспыхнуло так сильно, что Герасим вообще перестал видеть. А когда багровые круги ослабли – перед ним не было ни женщины, ни Булки, ни костра. А за спиной орал транзистор.

Невероятность происшествия сама собой вызывала простейшую мысль: «…во сне?». Но Гера лежал в напряженной позе, головой упираясь во вход палатки, и держал в руке штык-нож. А транзистор надрывался в двух метрах позади, на сваленной комом груде одеял.

А Булки не было и не было. С наибольшим удовольствием Герасим рванул бы прочь. Но бежать по полям и лугам в полной темноте, после ЭТОГО… Бежать по дороге? Но выход на дорогу вел мимо… Ни за какие сокровища Голконды не заглянул бы сейчас в раскоп прозаичный инженер из Ленинграда. Да и опять же – бежать по дороге, стуча камнями, привлекая к себе внимание всего, что только может им заинтересоваться…

Дрожа, временами просто сотрясаясь от страха, Герасим ринулся в глубь палатки, словно его могли защитить брезентовые стены и куча старых одеял. Зачем-то он поглядел на часы. Часы шли, и была на них четверть третьего ночи.

Прислушиваясь к каждому шороху, поминутно «слыша» то дыхание возле брезента, то мелко-летучие, семенящие шаги от раскопа, стараясь даже дышать ртом, чтобы не издавать ни звука, Герасим мучился до первого света. И с первым же больным, серым полусветом, позволяющим хоть что-то видеть, несчастный инженер кинулся в сторону лагеря. Выпала холодная роса, благо, было недалеко.

…Стоит ли упоминать, что к раскопу он не подходил? Да, независимо ни от чего, у Герасима были очень веские причины вести себя так, как он вел. И Коля Боковенко, и остальные археологи… все были согласны, что причины очень даже веские. Претензий к Герасиму не было, были попытки уговорить его остаться в экспедиции. Но действовали на него эти попытки крайне плохо, вплоть до возобновления крупной дрожи и перекошенного рта, и мнения сошлись на том, что отправлять надо, что шофер отвезет Герасима в Абакан. Улетать с местного аэродрома Герасим отказывался: аэродром был близко от раскопа, и с него самолеты летали только в Абакан и в Красноярск.

Разделились мнения в другом… Одни склонны были считать, что рассказанное инженером все-таки галлюцинация. И вообще в экспедиции многовато пьют.

Другие полагали, что Герасим что-то, наверное, и видел, но так и не понял, что именно. А сама история имела четыре очень разных продолжения.

Продолжение первое

На работы вышли, как обычно. Погребение решили брать монолитом, отдать в Абаканский музей (потом, в конце концов, не передали). Прокопали канавки, чтобы подвести доски под скелет и вынуть его вместе с монолитом земли, чтобы в музее был отличный экспонат – погребение прямо в том виде, в котором оно было раскопано археологами.

Под вечер вернулся изнывающий от жары, злющий на весь свет шофер и доложил, что Герасим улетел до Москвы. А как он доберется до Питера, право, уже его дело…

Все как будто шло, как и всегда. Ну, были люди несколько напряжены… Ну, если уж честно сказать, кое-кто и посматривал время от времени в сторону третьего кургана, было дело. Работает человек, кидает землю, да вдруг и кинет вороватый, быстрый взгляд… Нельзя сказать, что ожидает он чего-то… тем более нельзя сказать, что ожидает чего-то определенного… Но посмотреть в ту сторону ему почему-то хочется…

Сложности возникли с другим… Затруднение выявилось такое: не удалось найти никого, кто готов был подежурить на раскопе. У всех находились срочные дела, давались противоречивые, путаные объяснения…

Боковенко пытался поднять на великие дела школьников – всю бригаду из семи человек. Но даже у этой совершенно бесшабашной публики возникла острейшая, непреодолимая потребность постираться… Тем более, за патологическую нечистоплотность их уже не раз ругали… Что, нельзя постирать завтра?! Нельзя, Николай Николаевич, надеть нечего…

Что, нельзя отправить постирать Васю и Петю, а остальным подежурить?!

Да ведь, Николай Николаевич, договорились уже идти вместе… И не знают они, где что… Не найдут, все перепутают, не постирают… И другие тоже перепутают…

В общем, особого выбора не оставалось, и археологи сами провели эту ночь на раскопе. Провели мы эту ночь вовсе неплохо, в пении песен, в рассказах о женщинах, походах, друзьях и экспедициях. Жизнерадостный характер дежурства поддерживался едой и питьем, особенно огромным кофейником с крепчайшим черным кофе. И стоило археологам начать клевать носами, как они тут же отхлебывали из кофейника и принимались орать и петь втрое громче.

То ли наше поведение отпугнуло кого-то, то ли просто ни у кого не было желания с нами поддерживать знакомство, то ли бедный Герасим был все же склонен к каким-то зловредным галлюцинациям… Словом, археологи отдежурили преспокойно и получили все основания злорадно ставить на дежурство остальных. Наверное, мы бы даже получили удовольствие от самого дежурства, если бы меньше боялись.

Продолжение второе

Вечером следующего дня мне надо было в Красноярск. Аэропорт находился в пятнадцати километрах от раскопа, билеты куплены заранее, и никакой проблемы не было.

А вместе со мной летел в Красноярск местный парень из деревни Калы: комбайнер по имени Толик. Толика хорошо знала экспедиция, потому что он не только привозил жбанами самогонку и помог соорудить замечательный самогонный аппарат в самой экспедиции. Он как-то подогнал свой комбайн прямо к огромной полосатой палатке, в которой экспедиция держала кухню. Тут и готовили, и кормили народ. Вся экспедиция, все двадцать или тридцать человек, помещались в палатке с комфортом. Надо поработать в экспедиции, чтобы оценить – садишься за стол с клеенкой, вытягиваешь ноги. Тепло, уютно, на чистом столе – цветы, сахарницы, солонки. Неудивительно, что в такую палатку можно легко загнать газик и даже небольшой грузовик, потому что такие палатки выпускаются как раз для автомобилей.

В тот раз в палатке устраивали массовую пьянку, и все вошли, всем было вполне даже просторно. Только вот свечей и керосиновых ламп показалось мало; и тогда Толик у окна поставил свой комбайн и направил свет фар прямо на стол.

В самой пьянке я помнил, честно говоря, только начало – как раскупоривали водку, как Боковенко с художниками пели: «На материк, на материк… на Магадан, на Магадан…».

Потом Кузьмин читал наизусть Мандельштама, и это было красиво – грассирующий, сильный голос, при колышущихся от табачного дыма свечах, за пиршественным столом.