Читать книгу "Самая темная ночь - Татьяна Корсакова"

Роды начались задолго до срока. Целый день я слушал доносящиеся из Зоиной спальни стоны, заглядывал в глаза то мрачному Зосиму Павловичу, то встревоженной кормилице. Доктору отвечать на мои вопросы было некогда, при Зое он находился почти неотлучно, но по лицу его я видел — с каждым часом надежды все меньше.

— Андрюшенька! — Кормилица повисла на моей руке, зашептала торопливо и жарко: — Лешака нужно звать! Если он не поможет, никто боле не поможет. Я знаю. Сколько уже повидала на своем веку…

Лешак пришел сам, и звать не пришлось. Словно почувствовал что-то. А может, и почувствовал. Вошел по-хозяйски, кивнул отцу, обнял меня, попросил у кормилицы горячей воды вымыть руки и, не говоря больше ни слова, скрылся за дверями Зоиной спальни.

В ту ночь время остановилось, и жизнь моя остановилась вместе с ним. Из Зоиной комнаты больше не доносилось ни звука, и это тягостное безмолвие казалось мне недобрым знаком. Когда пропели первые петухи, я совершенно обессилел от волнения. Может, оттого и не сразу понял, что это за новый звук разбудил тревожную тишину дома.

— Все, — выдохнул отец и перекрестился. — Все, Андрей.

Детский плач становился все громче, все настойчивее. Колени мои подкосились.

Первым в гостиную вышел Зосим Павлович, на лице его было облегчение вкупе с непомерным удивлением.

— Что?! — Я бросился ему навстречу.

— Невероятно! — Руки доктора дрожали. — Этот человек, ваш знахарь, сотворил почти невозможное. Я думал, ребенок не выживет. Он родился мертвым… Но, видимо, не все тайны бытия нам ведомы… — Он не договорил, посторонился, пропуская вперед Лешака.

Никогда раньше я не видел, как Лешак улыбается, не знал, какой светлой и благостной может быть его улыбка. На руках он держал запеленатого в одеяльце младенца.

— Сын, — сказал, протягивая мне ребенка.

— А Зоя? — Прижимая к груди драгоценный сверток, я обернулся к двери.

— Спит. Она очень устала, Андрей. Пусть отдохнет.

Лешак ушел, не прощаясь, не дожидаясь благодарности и награды. В радостной суете я даже не заметил, когда это случилось. Муж и отец — какие чудесные слова!

Радость моя недолго оставалась безмятежной. Ровно до тех пор, пока я не увидел родимое пятно в форме трилистника на запястье нашего с Зоей сына. Ведьмин знак…

— …Не о том думаешь, Андрей! — Лешак отпаивал меня чаем из лесных трав, угощал диким медом. — Если любишь этого мальчика, значит, твой он сын. Каким воспитаешь, таким он и станет. А я помогу, если позволишь.

Я слушал и верил, что в наших силах побороть злой рок. О том, что Игнат тоже рос, окруженный любовью и заботой, я старался не думать. Мой сын никогда не повторит его судьбу. Я не позволю!

…Отец погиб, когда Сашеньке, нашему с Зоей сыночку, исполнилось три месяца. Погиб дикой, мученической смертью, от волчьих клыков. Возвращался поздним вечером после игры в преферанс со старинными приятелями, да только так до дома и не добрался. Наутро мужики нашли его растерзанное тело рядом с трупом его любимого жеребца. Снег вокруг был залит кровью. И от алой этой кляксы во все стороны расходились волчьи следы. Было ли то несчастным случаем или свершившейся угрозой Игната, я не знал. После гибели отца я даже погоревать не успел: семейное дело не терпело отлагательств и заминок, непосильным бременем легло на мои плечи.

Я справлюсь! Отец справлялся, и я смогу. Я, граф Андрей Шаповалов, клянусь до последних дней служить своему предназначению. У меня нет иного выбора. Но, прежде чем начать новую жизнь, я должен расплатиться со старым долгом…

Ведьмина избушка занялась сразу. Языки огня жадно лизнули старые стены, перекинулись на прогнившую крышу, потянулись к еловым лапам, но не достали, снова накинулись на избушку.

Я стоял на пепелище, полной грудью вдыхая запах пожарища. Если вдруг черная кровь проснется в моем сыне, ему некуда будет прийти.

К старому дубу выскочила вдруг стайка маленьких вепрей. Добрый знак. Вепри всегда нравились мне больше волков…

Матвей

Чуда не случилось. Часы показывали полночь, дышать становилось с каждой минутой тяжелее, голова кружилась, мысли путались, в ушах набатом стучал пульс. Дэн сидел, прислонившись спиной к двери. Матвей не мог видеть его лица и поэтому даже не был уверен, в сознании ли он. В тщетной попытке открыть дверь Дэн потратил энергии больше, чем они все, вместе взятые. Он угомонился только полчаса назад, после тихого, неразличимого для остальных разговора с Тучей.

Сейчас Туча лежал рядом с Матвеем на топчане, Матвей слышал его шумное дыхание. Похоже, Туча был самым спокойным из их четверки.

Гальяно сидел на земляном полу, прислонившись спиной к старым напольным часам. Сначала он строил планы спасения, затем по очереди проклинал Суворова, Шаповалова, Лешака и гарь, потом убивался, что приходится умирать в расцвете сил, и лишь совсем недавно затих. Может, задремал.

— Не могу! — Гальяно со злостью стукнулся затылком о дверцу часов, часы отозвались гулким эхом. — До чего же обидно! До чего же глупо все! — Он пошарил в кармане штанов, вытащил пачку сигарет. — Умирать так с музыкой!

В темноте погреба вспыхнул слабый огонек зажигалки.

— Ты сдурел?! — Матвей рывком сел. В голове тут же закружилось и задребезжало. — Кислород…

— Минутой раньше, минутой позже. Какая разница? — Гальяно поднес зажигалку к сигарете. — Хочешь курнуть напоследок?

Матвей ничего не ответил, он не отрываясь смотрел на огонь. Пламя вело себя странно, плясало и извивалось, как будто…

— Сквозняк, — сказал он шепотом. — Гальяно, смотри — сквозняк!

Они обступили Гальяно все четверо, даже Дэн спустился с лестницы. Они смотрели на робкий огонек, и в головах их роились тысячи мыслей.

— Где-то есть приток воздуха, — выдохнул Дэн.

— Где? — Матвей уже в который раз обвел взглядом погреб. — Где?!

— Пустите! — Туча шагнул к часам, в руке у него был фонарик.

— Сквозняк нам погоды не сделает. — Гальяно безнадежно махнул рукой, огонек вздрогнул и погас.

— Если есть сквозняк, значит… — Туча замолчал, прикрыл глаза. Матвей хотел спросить, что все это значит, но на плечо предупреждающе легла рука Дэна.

— Не мешай, — сказал он одними губами.

Туча осторожно, точно лаская, коснулся полированной дверцы, пробежался пальцами по трещинкам в лаке, вдохнул-выдохнул, потянул дверку на себя. Деревянное нутро часов было темно, пусто и затянуто паутиной.

— Гальяно, зажги огонь! — Голос Тучи звучал едва различимо.

Друг послушно щелкнул зажигалкой, и огонь заплясал бодро и радостно.