Читать книгу "Пока не будешь счастлив - Анастасия Нуштаева"

затем мимо касс. На выход.

Вспомнив о горошке, я побежала быстрее, хотя мышцы икр сводило, и легкие горели. Баночка грозилась выпасть. Я бы даже хотела, чтобы это произошло. Но как бы я ни подскакивала, горошек оставался между мной и курткой, которая плотной резинкой облегала бедра.

Я остановилась в каком-то дворе. Обернулась. Конечно, за мной никто не гнался. Вряд ли хоть кто-нибудь заметил, что я украла горошек. Каждый занимался своими делами, своим счастьем.

Продышавшись, я медленно двинулась вдоль дома. В боку кололо – я тот еще спортсмен. Заметив у подъезда лавочку, я села на нее. Пять минут отдохну. Ничего не случится. Вряд ли кто-нибудь заметит, что я задержусь.

Фонари горели, но тускло. В отличие от нашего кооператива здешний не украсил подъезды гирляндами, поэтому двор тонул во мраке. Если бы не холод, я бы задалась вопросом: новогодняя сейчас ночь или летняя.

– Огонька не найдется?

Я подпрыгнула от испуга. Едва успокоившееся сердце забилось быстрее.

На другом конце лавочки сидел дед. К его нижней губе клеилась сигарета, глаза заплыли, а нос был распухшим и красным. Надеюсь, он не аниматор Дед Мороз. Иначе какому-то ребенку испортят праздник.

Но ни мешка, ни пакета с красным камзолом поблизости не было. Нет, это просто старый дед.

– Н-нет, – сказала я.

Голос дрогнул, и я поняла, как на самом деле напугана. Дед верно решил, что дело в нем, и немного отодвинулся, хотя мы и так сидели друг от друга настолько далеко, насколько это было возможно.

– Спички закончились, – пояснил он, словно я что-то спрашивала.

Я кивнула, но вряд ли дед это заметил. Затем он закашлялся. Да так сильно, что я испугалась теперь уже микробов. Я вскочила с лавочки и быстро зашагала к выходу со двора. Может, дед обидится на то, что я не попрощалась, но мне не было до этого дела. Старый курильщик. Еще и алкаш, судя по носу и голосу. Вот уж кто должен быть несчастен. Не я. Он.

Словно испугавшись последней мысли, я ускорилась. Идти было страшновато – вокруг темень. Но в некоторых окнах горели гирлянды, и это поднимало дух.

У входа в мой двор стояли мусорки. Кто-то снес туда матрацы и старое кресло. Произошло это с месяц назад, а вещи так и не вывезли. Теперь они находились под защитой бомжей. Я всегда старалась не смотреть в ту сторону, а сейчас мой взгляд будто примагнитили. Эту шайку-лейку должны были разогнать. Все-таки этой дорогой ходят дети и мамы с колясками. Да и любому человеку мало приятного от вида стоянки бомжей.

К нам как-то приходила мама одногруппника Ярика. Она в садике возглавляла родительский комитет и собирала подписи на грустного вида бумажке. Мама тоже свою поставила – не хотела видеть бездомных. Только, похоже, бумажка с подписями не сработала. Бомжи все еще здесь. Я была уверена, что вскоре что-нибудь случится и они уйдут. Но сейчас, в новогоднюю ночь, они были здесь.

Глаза привыкли к темноте, и потому я хорошо их видела. Пара мужчин и женщина неопределенного возраста. Может, я ошиблась даже с их половой идентичностью. Они замотались в ужасного вида одежды, верно, вытащенные из мусора. Многие оставляют для таких людей пакеты со старой одеждой не в мусорке, а около нее. Наверное, где-то там, на одном из бомжей под ворохом жутких курток есть мой свитер с олененком. Практически новый – я его не носила, потому что он кололся. Зато свитер был теплым. Так что вряд ли он попал на свалку.

Отвела взгляд я, только когда шее стало больно. Едва повернув голову, я оступилась. Не упала, но так пошатнулась, что сердце екнуло. Тогда я снова бросилась бежать и через несколько минут была дома.

Закрыв дверь, я прижалась к ней спиной. Я тяжело дышала и не двигалась, словно это могло мне навредить. Баночка горошка давила в живот – больно и холодно. Она так и не нагрелась. И не выпала.

Вдруг в коридоре зажегся свет. Это из кухни вышла мама. Она вытирала руки замызганным полотенцем и смотрела на меня, слегка склонив голову, словно наставляя рога.

– Ты чего? – спросила она.

«Ничего» – хотела ответить я. Но оказалось, что горло пересохло так, что я не смогла и звука выдавить.

– Что-то случилось?

Я не ответила.

– Горошек купила?

Я кивнула.

Мама подобрела, хотя, думаю, она бы не сильно расстроилась, узнай, что в магазинах нет горошка.

– Отдашь? – спросила она, протягивая руку.

Мама слегка улыбнулась, и я отмерла. Стала хлопать себя по животу, словно мне нужно было убедиться, что баночка все еще со мной, словно я не чувствовала этот холодный металл даже через толстовку.

Когда я извлекла баночку и протянула ее маме, та вздернула бровь, но ничего не спросила. Мало ли почему баночка у меня за пазухой, а не в руках и не в пакете. Может, пакеты на кассе закончились, а так таскать жестянку холодно. Не обязательно же носить за пазухой только краденое, верно?

Мама ничего не заподозрила. Сказала лишь:

– Спасибо, – и ушла на кухню.

Я медленно разулась и пошла к себе в комнату. Затем вернулась в коридор, сняла куртку, повесила ее на вешалку и снова пошла в комнату. Здесь было душно и воняло дезодорантом. Я открыла окно и вдохнула свежий воздух. Наверное, уже не плюс, а минус один градус. Воздух ощущался морозным. Я вдохнула полной грудью и закашлялась. Кашляла долго и глухо – даже слезы выступили. Справившись с приступом, я закрыла окно и пошла в гостиную.

Оттуда лились звуки заезженных песен, играющих из года в год. И цвета с телевизора на мохнатый серый ковер падали из года в год те же – золотистый, голубой, синий и маленькое пятнышко чьего-то ярко-красного платья.

Я зашла в гостиную и обнаружила там ровно ту же картину, что представляла себе. Полумрак, папа сидел на кресле, вытянув ноги, один тапочек сполз, другой пока держался. Ярик прыгал на диване, что папа разрешал, а мама – нет. Иногда Ярик садился, чтобы восстановить дыхание.

– Алиса! – воскликнул он, словно был очень рад меня видеть.

Я села рядом. Ярик находился в стадии бешенства: прыгал так высоко, что пружины скрипели и меня покачивало. Он радовался, и, да, я ему завидовала.

Мне радоваться не приходилось. Я могла только грустить, потому что застряла в самом грустном дне в году. Я пялилась в телевизор, но ничего не видела и почти ничего не слышала. Я чувствовала себя жалкой. Дело